Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 86
Спустя полгода с того дня, когда Вацлав забрал полудикого человека из Тибета, чех то ли в шутку, то ли всерьез сказал своему ученику:
– Я же совсем забыл! Ты говорил, что войдешь в состав Братства только после поединка и победитель в этом поединке получит все.
– Я помню, – кивнул Людвиг, чувствуя, как неприятно засосало под ложечкой.
– Я готов сразиться с тобой в любой момент.
– В этом нет нужды. Я уже согласен войти в Братство и выполнить все обязательства по отношению к тебе, которые на меня это накладывает.
– К сожалению, в этом есть нужда, – строго сказал Вацлав. Предчувствие беды охватило австрийца. – Тебе, может, уже не нужен поединок, зато теперь он нужен мне. Ты помнишь, как ты тогда сказал?
– Помню. «Если я тебя одолею – я убью тебя и заберу твой мир. Если ты окажешься сильнее, ты сделаешь со мной, что захочешь».
– Это сказал ты, не я. И ты пусть неосознанно – но подкрепил свои слова своей же силой. Теперь ты знаешь, что это означает.
– Да.
Несколько минут прошло в молчании: Людвиг искал выход, Вацлав с нескрываемым удовольствием наблюдал за ним. Не исключено, что читая мысли.
– У меня есть хоть какая-то возможность избежать драки? – спросил Нойнер. Он мог сказать еще прямее – «избежать позорного проигрыша», но это было слишком даже для него. Мамонт не успел нарастить даже намека на броню, которую не смог бы пробить снайпер.
– Да. Ты можешь просто признать свое поражение – со всеми вытекающими. Ты согласен?
Людвиг ненавидел эти слова – «ты согласен?». Вацлав спрашивал его так уже в третий раз, и всегда ответ мог быть только один: «да».
– Да. Я признаю свое поражение.
Отныне у Вацлава Пражски стало больше на одного заклятого врага, полностью подчиненного ему.
Впоследствии Людвиг Нойнер взял в свои руки руководство Австрией и Хорватией. И с того момента, как он оказался в отдалении от Пражски, австриец начал искать способ справиться с ним. Искал – и не находил. Встречаясь с ним раз в месяц, Людвиг пытался нащупать хоть какие-то слабые места чеха, но безрезультатно.
Надежда появилась в две тысячи шестьдесят втором: Вацлав начал стареть. Стремительно и неумолимо, проживая каждый год, как три. Да, в свои семьдесят два он все еще выглядел на пятьдесят, но до того лет тридцать Пражски казался сорокалетним…
– Ты слишком выкладываешься, – покачал головой Людвиг, когда Вацлав впервые заговорил об этом. – Я уже давно заметил. Пока ты был ограничен собственными силами – ты еще как-то берег себя. После того как ты начал забирать мою энергию, ты стал тратить ее, не задумываясь о последствиях.
– Значит, мне пора задуматься о преемнике, – кивнул Пражски, хмурый и сосредоточенный.
– Может, стоит просто себя поберечь? – Нет, Людвиг нисколько не заботился о здоровье Вацлава. Но еще не пришло то время, когда единственной кандидатурой на пост главы Братства окажется он. Если же над Повелителями в ближайший десяток лет встанет кто-то другой, то у Нойнера не останется шансов. Значит, Пражски должен протянуть эти десять лет.
– Еще слишком многое нужно сделать, Людвиг. – Чех покачал головой, потянулся к бокалу с коньяком. И отдернул руку. – Да, надо беречь себя… но только не в ущерб работе. Мне потребуется больше силы, чем раньше.
– Да, я понимаю.
Снайпер слабеет. А мамонт научился подкрадываться.
И если потребуется, он будет подкрадываться и десять, и двадцать лет.
Людвиг всегда знал, что его Вацлав ни за что не станет готовить в качестве преемника. Слишком грубая сила. Управлять миром следует тонко. Людвиг умел быть тонким, умел настолько хорошо, что об этом не подозревал даже сам Пражски – и не должен был подозревать. Но когда австриец узнал о том, кого чех выбрал в преемники… Сказать, что он был зол, – не сказать ничего. Петербуржский выскочка с его сумасшедшими, но вполне выполнимыми проектами был совсем не тем противником, с которым Нойнеру хотелось бы сражаться за главенство в Братстве. И, что самое обидное, именно против Вертаска у него не было ровным счетом ничего.
Кроме судьбы, определенно благоволившей Людвигу. Чем еще, если не ее подарком, можно было объяснить то, что Дориан ухитрился вляпаться в такое? И мало того, что ухитрился, так еще и не придумал ничего умнее, кроме как позвонить именно Нойнеру! Не любимому учителю Вацлаву, не непревзойденному лекарю Миклошу, а Людвигу, своему заклятому врагу! Впрочем, последнего Вертаск не знал. Что его и погубило.
Пусть живет. Пока что – пусть живет. Потеряв все – но живет. Его еще можно будет использовать. А если вдруг он попытается что-то строить против Людвига – Людвиг его легко уберет.
Улыбнувшись своим мыслям, Нойнер посмотрел на глубоко спавшего Дориана. Еще неделя – и он уедет отсюда, из этого промозглого, злого города. Уедет – чтобы вернуться через месяц и забрать все.
I. IV
Игра в «хорошо и плохо»
По чьей-то чужой подсказке,
В надежде наивной пешки
Когда-нибудь стать ферзем.
Каждое утро тысячи людей просыпаются – и ненавидят утро за то, что оно наступило. Надо вставать, умываться, завтракать, идти на работу – все как всегда. Повторять бессмысленный алгоритм действий, не задумываясь о том, что это и есть жизнь. Или наоборот, задумываясь – и иногда даже осознавая, что на самом деле не такая уж это и жизнь. Тысячи людей ненавидят утро – за необходимость продолжать алгоритм.
Каждое пасмурное утро тысячи и тысячи людей ненавидят жизнь. Просто за то, что за окном – серое небо, с ночи зарядил мелкий дождик, и погодное ненастье проникает в каждую клеточку, заставляя внутренне всхлипывать вместе с плачущей непогодой.
Да что там, каждый день тысячи тысяч людей просто ненавидят жизнь. Постоянно, изо дня в день, или кратковременно, по какой-то определенной причине. Просто ненавидят – и все тут.
И лишь немногие способны, проснувшись и еще даже не успев открыть глаза, начать радоваться новому дню. Радоваться тому, что этот день наступил. Что можно еще дышать. Что еще не все кончено. Что впереди еще – жизнь.
Особенно хорошо радоваться наступлению нового дня умеют те, кто вчера не знал – настанет ли этот день? Или и вовсе был уверен, что не настанет.
Сегодня Дориан в полной мере постиг простую истину: осознать ценность чего-либо можно лишь после того, как едва не лишишься этого чего-то. Он проснулся сам, без будильника, без деликатного прикосновения Аполлона, принесшего утренний сок, без бесцеремонного вторжения Людвига, имевшего свои, весьма специфические, взгляды на обращение с больным. Просто проснулся, глубоко, с наслаждением, вдохнул, и лишь через минуту открыл глаза. Попробовал приподняться на локте, вслушиваясь в ощущения и готовясь в любой миг рухнуть обратно на простыни, кусая губы и борясь с острой, пронизывающей все тело болью – но боли не было. Дориан осторожно сел. Потом спустил ноги на пол, попытался встать – и у него получилось. Дотянувшись до спинки кровати, он набросил на плечи халат и даже не стал его завязывать.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 86
