бы там и издох, как собака. А надо идти, опять надо идти и получать новые зуботычины от судьбы.
– Почём тебе знать.
– Ну… все мы из одного теста же. Скажи, а как ты приходишь сюда?
– Не тщись понять то, что тебе непоумно.
– Как? – оживился узник. – Непоумно?.. Интересно… Вот бы мне такие крылья, как у тебя.
– И что бы ты делал?
– Улетел бы.
– Уйти хочешь? Так пойдём со мной.
– Куда? – испугался узник. – Не-ет, я уж лучше тут, в ад мне ещё рано. И здесь, конечно, не рай, но всё же и не ад.
– Тогда зачем тебе крылья, если это не ад? Здесь они тебе не нужны.
– И то верно, пожалуй, – согласился узник. – А у тебя они когда выросли? Когда ангелом стал, наверное?
– Всегда были, – ангел по-прежнему не открывал глаз, и лицо его не выражало ничего, будто это не он участвовал в разговоре, или разговор совершенно не занимал его. А быть может, он просто наперёд знал, что будет сказано и не сказано.
– Так ты уже родился ангелом, что ли? – любопытствовал узник.
– Нет. Ангельствую я недавно совсем.
– Ну а крылья-то откуда? Бог приладил?
– Оттуда же, откуда и у тебя.
– У меня? – поднял брови узник. – Ты о чём, ангел? У меня нет крыльев.
– Это потому что твои обломали – родители, может, или кто другой, или судьба. Или болел, может чем таким. А мои – уцелели, будь они неладны.
– И у меня были? Крылья?
– Как у всех. Ведь даже у навозной мухи есть крылья, пока злой мальчик не оторвёт их. И если мухе навозной дарован полёт, то человеку сам бог велел. И крылья твои были чисты и прозрачны.
– Не говори так, а то я заплачу, – поморщился узник. – Или с ума сойду… Нет, нет, не было у меня крыльев, никогда не было, никогда! Врёшь ты всё!
– Вру.
– И у надзирателя были?
– И у него.
Узник рассмеялся, представив себе надзирателя ангелом с крыльями и дубинкой. Получилось в самом деле смешно. Ангел и бровью не повёл.
– Да, – сказал узник, отсмеявшись, – вот уж не думал никогда, что стану узником.
– Я тоже.
– Что – тоже?
– Не думал, что стану узником.
– Ну, ты хотя бы ангел.
Наступило долгое молчание. Потом ангел:
– Устал я… Хочешь выпить?
– Да! – оживился узник, сплёвывая на пол порцию красного. – Да, чертовски хочу! Кажется, это единственное, чего я всё время хочу. Как ты узнал?
Ангел достал откуда-то из-под своих длинных одеяний плоскую серебристую фляжку, открутил пробку. Запахло бренди. Он протянул фляжку узнику.
№3
На тумбочке громоздились последствия ужина, руины, оставленные голодом – пустая кастрюля со следами гороха на стенках, тарелка с ложкой, на которых выбито было лаконичное «№8», кружка с недопитым чаем.
Узник ещё не отошёл, кажется, от выпитого. Во всяком случае, на губы его иногда взбегала неожиданная бессмысленная улыбка, временами он нетвёрдо и широко поводил рукой, следуя окольными путями нетрезвых мыслей, или вдруг неуместно смеялся.
Человек, стоявший посреди камеры смотрел на него то ли удивлённо, то ли с жалостью. Человек был одет в китель начальника тюрьмы, с майорскими нашивками на погонах, в фуражке с высоким околышем и броской кокардой. Стоял он важно и как бы неторопливо (если стоять можно неторопливо), солидно сложив руки за спиной и покачиваясь с пятки на носок. Это был надзиратель. Это действительно был надзиратель, никакой ошибки тут не было. Но он был преисполнен достоинства, соответствующего погонам. Меж пальцев его белел исписанный листок – письмо узника.
За полузакрытой дверью замер сын надзирателя, сгорая от любопытства в ожидании разговора.
– Я получил ваше письмо, господин узник, – нарушил наконец молчание надзиратель в кителе начальника тюрьмы.
– Да, господин надзира… простите – господин начальник тюрьмы.
Надзиратель милостиво улыбнулся и небрежно кивнул, давая понять, что не придаёт значения невольной оговорке.
– Должен сказать, письмо огорчило меня, – продолжал он. – Нет-нет, оно написано прекрасным слогом, выдержано в нейтрально-вежливом стиле, но… но факты, которые вы излагаете в этом своём послании, столь вопиющи, что я даже не сразу понял, к какой тюрьме они относятся, я буквально не мог поверить, что вы пишете о вверенном мне учреждении и какое-то время находился в прострации.
– Уверяю вас, господин надзи… господин начальник, что… – неуверенно промолвил узник, но начальник тюрьмы, кажется, не был расположен немедленно выслушать его жалкие оправдания.
– Мне бы не хотелось думать, господин узник, – заговорил он, – что описанные вами… э-э… события являются всего лишь гнусной инсинуацией, выдумкой, домыслом, призванным опорочить наше скромное учреждение и…
– Нет! О, нет! – горячо воскликнул узник, с трудом ворочая непослушным языком.
Надзиратель и на этот возглас не обратил никакого внимания и продолжал:
– … и лично господина надзирателя, но невероятность описанного вами убеждает меня в том, что либо, господин узник, вы законченный лжец, во что я не хотел бы верить, и всё ещё не готовы встать на путь исправления, либо вы, простите, просто сошли с ума.
– Уверяю вас, господин начальник тюрьмы, что…
– Так, например, – продолжал надзиратель, не обратив на новую попытку узника никакого внимания, – вы пишете, что, цитирую: мне приходится терпеть ежедневные притеснения… Кстати, господин узник, вынужден вам заметить, что в школе вы занимались не тем, чем следовало бы, что, видимо, и определило ваш дальнейший жизненный путь, доведший вас до этой камеры. Ибо каждому первокласснику известно, что «притеснять» пишется через «тис», проверяем – тиснуть, притиснутый, тиски, тиснение. Ну, да это ладно, пенять следует, наверное, не вам, а вашему учителю чистописания, однако это не моё дело, пока он не осуждён и не находится в нашем замечательном учреждении. Меня же больше волнует не ваша грамотность, а вернее сказать – безграмотность, но ваше отношение к вверенному мне учреждению и лично к господину надзирателю.
– Приставьте ко мне другого надзирателя, умоляю вас! – простонал узник, придерживая рукой разбитые губы.
– Другого? – начальник-надзиратель изобразил крайнее удивление. – Другого надзирателя? Но простите, милейший господин узник, я не могу к каждому узнику приставить отдельного надзирателя, да ещё и менять его по первому требованию. Тем более, что надзиратель у нас один.
– Один? – опешил узник, кажется, даже трезвея. – Как так – один?
– Да вот так.
– На всю тюрьму один единственный надзиратель?
– На всю тюрьму один единственный надзаратель. А что вас так удивляет?
– Но как же он справляется? Заключённых как минимум восемь, а надзиратель – один.
– Один.
– Один надзиратель и один начальник тюрьмы, который в то же время надзиратель, а надзиратель – начальник
