сути своей, но чрезвычайно способный человек, сумевший сделать довольно впечатляющую карьеру — вырасти из простого оверньского священника в очень важную фигуру на франкском Востоке[10].
Агнесса и Ираклий уже при первой встрече почувствовали взаимное притяжение. После продолжительной беседы с глазу на глаз они решили узнать друг друга поближе. Им не пришлось разочароваться, обмануться в ожиданиях. Кроме того, что сладострастный священник и жадная до ласк Графиня оказались превосходными партнёрами в любви, они — оба поняли это сразу — были единомышленниками. «Ах, почему? Почему? — подумала тогда Агнесса. — Почему я так поздно нашла своего мужчину? Почему судьба не послала мне его раньше?»
Правильнее было бы спросить: «Почему я опять так поздно нашла его?» Графиня снова влюбилась, но знала уже, что ничто не длится вечно. Она прекрасно оценивала ситуацию: несмотря на сходство взглядов, вкусов и стремлений, они в определённом смысле находились как бы на разных берегах реки, перейти которую не имели решительно никакой возможности. Он — особа духовного звания, тридцатипятилетний жизнелюбец с пронзительным взглядом и обворожительной улыбкой, она — стареющая женщина с постепенно исчезающими остатками былой красоты, дважды разведённая и дважды овдовевшая. Всё, чего хотел он, — как можно выше забраться по иерархической лестнице, возглавить церковь Иерусалимского королевства, сделаться патриархом Святого Города, она же хотела одного, исполнить своё заветное желание, свершить месть, ибо месть была единственным, что у неё осталось. Беспощадная месть баронам земли, и прежде всего Ибелинам, родичам третьего мужа и друзьям четвёртого. И тем не менее оба, и Иракилий и Агнесса, чувствовали — Бог не случайно свёл их в этой жизни, он словно бы ждал свершений от этого союза. Хотя, может, то был и не Бог, а дьявол...
Графиня никогда не говорила исполненному святости любовнику: «Помоги мне стать у сыновнего трона, а я, в свой черед, сделаю тебя патриархом Иерусалимским», и он, разумеется, никогда не отвечал ей согласием, но оба знали, что не отступят, не отступят потому, что на путях их, разных для каждого, стояли общие враги. А ничего в жизни так не объединяет, как ненависть, ибо она, а вовсе не любовь, правит миром.
Несмотря на то что лето давно кончилось и даже осень уже перевалила за половину, Агнесса не спешила покидать столицу. Его святейшество Ираклий, призванный в Иерусалим на срочное заседание Высшей Курии, также не торопился отбыть к своему оставленному без присмотра клиру и жаждущей наставления на путь истинный пастве в Кесарию, не поговорив на прощанье с Графиней. Они точно чувствовали, что враги вот-вот вторгнутся в сферу их интересов.
Гром прогремел: их альянс — ещё не начавшее плодоносить дерево — уже лишали почвы, обнажая корни, обрекая на гибель. Единственный человек, на помощь которого могла рассчитывать Агнесса, сенешаль Иерусалимский, друг покойного короля — если только у правителей подобного ранга вообще могут быть друзья, — сеньор Трансиордании Милон де Планси оказался оттеснён от власти ненавистными Ибелинами. Они припомнили ему дружбу с Амори́ком, не забыли королевских ассиз, подрывавших их безграничную власть над вассалами и превращавших последних в союзников короны, ведь Амори́к, заплативший за коронацию разводом с женой, оказался отнюдь не мягким правителем и уж во всяком случае куда более жёстким, чем брат, сподобившийся у них прозвища «Идеальный».
Была середина дня, время отдыха после беседы с Богом и последовавшей за ней обильной трапезы и потому естественно, что любовники избрали местом отдыха постель: в ней они предавались бурным и необузданным ласкам, в ней, утолив первый голод страсти, обсуждали ситуации и строили планы. Немая служанка Графини Марфа — хозяйка была убеждена, что главное достоинство всех слуг заключается прежде всего в умении держать язык за зубами — принесла госпоже и её гостю кипрского вина и жареного миндаля, чтобы Ираклий мог восстановить потраченную энергию.
Архиепископ долго хрустел орехами, осушив целый кубок, что само по себе уже вызывало уважение, ибо напиток с острова Афродиты отличался особой густотой, а это заставляло иных ценителей традиционных для Европы сортов вина безапелляционно заявлять, будто киприоты подмешивают в свою продукцию масло, из-за чего вино их совершенно невозможно пить. Однако другие могли бы поспорить с подобными знатоками, уж верно знавшими толк, да только в питье и пище, но отнюдь не в любви. Кувшин такого вина был в состоянии даже и заурядного кавалера превратить в волка, способного за ночь задрать не одну овцу. Впрочем, определение «заурядный» никоим образом не подходило архиепископу Кесарии.
Насытившись, он откинулся на постели, и Графиня, наконец, решила, что пора поговорить о делах.
— Признаюсь, друг мой, — начала она, — я всё же не ожидала от них такой подлости! Отдать графу Раймунду регентство, это уж слишком, вы не находите?
В общем-то Ираклий мог ответить, что ничего экстраординарного в таком решении он не видит, поскольку на сегодняшний момент Раймунд, тридцатичетырёхлетний правитель Триполи, оказался самым старшим и близким родственником юного короля, ибо Раймунд и Амори́к приходились друг другу кузенами. Последний как раз регентствовал в осиротевшем Триполи, пока его граф томился в застенках Алеппо. Вполне по-родственному, так что теперь сам Бог велел Раймунду опекать несчастного Бальдуэна ле Мезеля.
Впрочем, Агнесса ничуть не хуже архиепископа Кесарийского разбиралась в подобных вопросах, она ждала от него другого — прежде всего поддержки.
— Душа моя, — проговорил Ираклий. — У меня и ранее имелись опасения на сей счёт. Я насторожился уже тогда, когда пошли разговоры о помолвке графа с Эскивой де Бюр. Я ведь писал вам, что брак вдовы князя Галилеи с правителем Триполи сделают последнего самым богатым и самым влиятельным из латинских магнатов Востока. Теперь, пожалуй, только патриарх Амори́к может равняться с ним властью и богатством.
Когда архиепископ произносил последние слова, глаза его на мгновение вспыхнули, но тут же погасли, Ираклий умел держать себя в руках даже в присутствии подруги и единомышленницы, не желая лишний раз демонстрировать ей, сколь сильно вожделеет он посоха и риз Амори́ка де Несля, семнадцать лет уже занимавшего высший духовный пост в Утремере.
Ответ друга лишил Агнессу последних надежд на успех.
— Неужели вы ничего не могли сделать, монсеньор? — воскликнула она с болью. — Ах, конечно, не могли, ведь вы практически в одиночку противостоите Высшей Курии, которая пляшет под дудку Ибелинов! Я так радовалась, когда мой несчастный сын взошёл на престол. Я надеялась... я верила, что теперь всё исправится, и что же? Прошло несколько месяцев, а они лишь стали сильнее.
