class="p1">Его уговаривали, но он стоял на своем и направился в сторону квартала Кушмедресе.
Все удивились: то человек от страха забивался в подвал, то пошел один в самое пекло, к эмирскому Арку, где находился квартал Кушмедресе. То ли на него подействовало количество людей на улицах, спешащих уйти из Бухары, то ли действительно дело было столь неотложным, что приходилось положиться на судьбу, — в любом случае я мог лишь удивляться и строить догадки. Но ни в то время, ни позже я так и не узнал о его намерениях, и это сыграло роковую роль в моей жизни…
Петляя по узким улочкам и переулкам, мы пробрались к воротам Ухлон. Народ валил сплошным потоком, мужчины и женщины шли пешком и ехали верхом. В большинстве это были люди состоятельные и зажиточные, что угадывалось по их одежде и вещам, которые они уносили с собой. Некоторые, несмотря на жару, надевали по три-четыре халата, набили карманы и украсили руки всевозможными драгоценностями. Казалось, узкие улочки, не выдержат такого скопища, разверзнется земля и мы все провалимся… Я задыхался в тесноте и давке, обливался потом, пытался подбодрить себя, — я надеялся, что за воротами дорога будет просторнее.
Но я ошибался. Дорога, которая вела в Лаклак и другие волости, с одной стороны была обсажена тутовником, а с другой — протекал арык. Люди шли, словно стадо баранов, стиснутые, зажатые, наступая друг другу на пятки; над ними висела густая пыль.
Абдулхафиз сжалился надо мной и, не обращая внимания на ругань, направил арбу к обочине, чтобы посадить меня.
Но мне никак не удавалось воспользоваться случаем, и я не мог дотянуться до верха… Абдулхафиз просил проходивших мимо людей помочь мне, я тоже просил их, но они шли, будто слепые и глухие, — ни один даже не взглянул в нашу сторону. Тогда я понял, что это не люди, а волки, — каждый заботится только о своей шкуре, о своем имуществе и бросит в беде даже своих родных. Свались сейчас кто-либо — не остановятся, пройдут по человеку.
Да, они думали только о себе. Животный страх перед огнем революции гнал их, и ждать от них помощи было бесполезно. Понял это и Абдулхафиз: он остановил арбу, слез и подсадил меня. Я крепко вцепился в толстый канат, которым Ахрорходжа перевязал свои бесчисленные узлы. Арба снова тронулась.
Над нами в высоком небе летели два аэроплана. Вдали, там, где находился Каган, я увидел повисший в воздухе большой черный шар; это, как я узнал позже, был аэростат, на котором подняли наблюдателя. Мы видели его всю дорогу, и всю дорогу нас провожал гул сражения. Но чем дальше мы уезжали, тем глуше он становился, да и путь стал просторнее — беженцы рассасывались по другим дорогам, — каждый шел туда, где, по его расчетам, мог надежнее укрыться от революции…
Через час мы уже подъезжали к кишлаку Лаклак. Неожиданно над нами низко пронесся аэроплан и скрылся в направлении Гиждувана. Люди заволновались, кто-то пустил слух, что он погнался за эмиром.
— Значит, эмир направился в Гиждуван, — пробормотал себе под нос Абдулхафиз. — Хорошо, что он не вздумал остановиться в Лаклаке, иначе нам пришлось бы свернуть с дороги…
Лаклак был большим кишлаком со своим раисом и кази[25]; по пятницам сюда обычно на базар съезжалась вся округа. Но в этот час кишлак будто вымер. Изредка прошмыгнет кто-нибудь и скроется за прочной глинобитной стеной — дувалом. Только у базара мы наткнулись на людей. Это были эмирские солдаты; раздав корм лошадям, они расселись в чайхане и пили чай. Наше счастье, что начальник отряда оказался знакомым Абдулхафизу, а не то нас могли очень просто ограбить и убить. Отъехав от Лаклака приблизительно на версту, мы увидели на обочине дороги истерзанную, в луже крови женщину; рядом заливался в плаче годовалый ребенок…
— О боже! — тихо воскликнул Абдулхафиз и остановил арбу. Запричитала янга, у меня похолодела спина: никогда мне еще не приходилось видеть подобного изуверства. Проклиная убийц и призывая на их головы все земные и небесные кары, Абдулхафиз взял на руки ребенка, передал его дочери, потом наломал веток с колючего кустарника и прикрыл убитую.
— Это сделали убегающие сарбозы[26], — сказал он, снова взбираясь в седло. — Ограбили несчастную, надругались, а потом убили… Ничего, будет господня кара и на них…
Кишлак, в котором жил Абдулхафиз, был расположен на берегу Зеравшана и утопал в зелени. Казалось, что это один громадный сад, разгороженный дувалами на отдельные участки. Зелень радовала глаз и озаряла все вокруг каким-то светлым умиротворяющим сиянием.
Усадьба Абдулхафиза находилась в самом центре кишлака, у большой дороги; она состояла из внутреннего и внешнего дворов с различными хозяйственными постройками, с садом и огородом. Внешний двор занимал и большой айван — терраса с высокой аркой, скрывающей вход во внутреннее помещение, комната для гостей, амбар, конюшня и коххона — специальный сарай, в котором хранили сено, солому и другие корма для скота.
Домочадцы обрадовались нашему приезду. У ворот нас встретил старший сын Абдулхафиза, юноша чуть младше меня, очень хороший, тихий и скромный. Разгрузили арбу, Абдулхафиз выпряг лошадь и отвел в конюшню. Мы успели умыться и перекусить, а Ахрорходжа и не думал появляться. Янга начала волноваться. Абдулхафиз, видимо, хорошо знавший своего зятя, принялся ее успокаивать.
— Ничего с вашим мужем не случится, никакая беда его не подцепит, — говорил он. — Будьте покойны, обойдет всех своих должников, припрячет как следует денежки и благополучно доберется до нас.
Но Ахрорходжа не появился ни в этот день, ни в следующий. Только на третьи сутки, проснувшись рано утром, я увидел его, невозмутимо, словно в мире ничего не произошло, попивающим ширчай[27].
— Город горит, — говорит он. — Какие-то люди грабят дома и лавки, а потом поджигают их. Революционеры тушат пожары и ищут эмира, его визиря, кази и других чиновников. Эмира нет, он бежал, кушбеги[28], кази и городской раис — попались. Что и говорить…, — махнул рукой Ахрорходжа. — Теперь, пока народ успокоится, пройдет еще семь-десять дней. Вы сидите здесь спокойно, не волнуйтесь. Главное — переждать.
— А вы? — спросила его жена.
— Я буду уезжать и приезжать… Да, чуть не забыл, в наш дом попал снаряд и сравнял мехмонхону с землей.
— А вы где были? — вскинулась янга, как-будто, будь Ахрорходжа дома, он сумел бы задержать артиллерийский снаряд. — Что стало с вещами?
— Вещи я спрятал, — все так же невозмутимо продолжал Ахрорходжа. — У них, — кивнул он в мою сторону. — Но надо за
