другой – уже быть взрослым. Индуисты продлевают это различие так, что оно охватывает множество периодов жизни – этот момент мы подробно рассмотрим, когда перейдем к идее реинкарнации. Как следствие, мы увидим мужчин и женщин, которые ведут игры желания с тем же азартом, с каким девятилетние дети играют в «полицейских и воров»; не зная ничего другого, они тем не менее умрут с ощущением, что прожили насыщенную жизнь, и придут к заключению, что она прекрасна. Но в равной мере найдутся и те, кто искусно ведет эту игру, однако свои успехи в ней считает ничтожными. Чем объясняется разница? Энтузиасты, по мнению индуистов, подхвачены волной новизны, а остальные, участвуя в той же игре далеко не в первый раз, стремятся покорять другие миры.
Опишем типичный опыт этих вторых. Очевидные награды этого мира все еще чрезвычайно притягательны для них. Они купаются в удовольствиях, увеличивают свои капиталы и улучшают положение в обществе. Но ни эти стремления, ни достигнутые в них успехи не приносят истинного счастья. Чего-то из желаемого им не удается получить, и от этого они несчастны. Что-то они получают и некоторое время владеют им, а потом вдруг лишаются и опять-таки становятся несчастными. А что-то им удается и заполучить, и сохранить, только чтобы обнаружить, что оно (как Рождество для многих подростков) не доставляет той радости, какая ожидалась. Многое из того, что в первый раз приводит в восторг, к сотому разу приедается. При этом каждое достижение будто раздувает пламя нового желания; ни одно из них не удовлетворяет полностью, и вскоре становится ясно, что все они со временем утрачивают свои достоинства. В конце концов у этих людей возникает подозрение, что они, как белки в колесе, вынуждены бежать все быстрее и быстрее ради вознаграждения, которое значит для них все меньше и меньше.
И когда эта мысль осеняет их, и они вдруг обнаруживают, что заливаются слезами, повторяя: «Суета сует, – все суета!», им может прийти в голову, что все беды проистекают из незначительности эго, которому они стремились услужить. А если бы акцент их внимания сместился? Вдруг принадлежность к более обширному и значительному целому избавила бы жизнь от ее тривиальности?
Этот вопрос возвещает рождение религии, поскольку даже несмотря на то, что ее, с некоторым упрощением, можно назвать религией поклонения самому себе, истинная религия начинается с поиска смысла и ценности за пределами эгоцентричности. Она отказывается от притязаний эго на окончательность и категоричность.
Но это отречение – ради чего оно? Этот вопрос подводит нас к двум вехам на Пути отречения. На первой из них табличка «общество» – в качестве явной кандидатуры на роль чего-то большего, нежели мы сами. Обеспечивая одновременно и нашу жизнь, и жизнь других людей, общество обладает значением, которым не может пользоваться ни одна отдельно взятая жизнь. В таком случае давайте перенесем нашу преданность на общество, ставя его требования выше наших собственных.
Этот перенос знаменует первый важный шаг в религии. Он порождает религию долга, третью после удовольствия и успеха великую цель жизни с точки зрения индуиста. Ее власть над зрелыми умами колоссальна. Мириады преобразовали «волю получать» в «волю отдавать», а «волю побеждать» – в «волю служить». Не торжествовать, а стараться изо всех сил, со всей ответственностью подходить к любой задаче, – вот что стало их высшей целью.
Индуизм полон указаний для тех, кто готов внести свой вклад в общественное дело. В нем подробно описаны обязанности, соответствующие возрасту, складу характера и положению в обществе. Они будут рассматриваться в последующих разделах. А здесь нам осталось лишь повторить сказанное в связи с удовольствием и успехом: долг тоже приносит ощутимые награды лишь для того, чтобы оставить духовное начало человека неудовлетворенным. Его награды способна оценить лишь зрелость, но для зрелости они существенны. Честное исполнение долга вызывает уважение и благодарность со стороны равных. Но еще важнее уважение к самому себе, заслуженное внесением своего вклада. Однако в конечном итоге даже этих наград оказывается недостаточно. Ибо даже когда время обращает общество в историю, отдельно взятая история конечна, а значит, в перспективе трагична. Трагедия заключается не только в том, что ей надлежит завершиться – рано или поздно история тоже умрет, – но и в ее отказе совершенствоваться. Надежду и историю неизменно разделяют огромные расстояния. Конечное благо для человека должно заключаться в чем-то другом.
Чего на самом деле хотят люди
«Приходит время, – писал Олдос Хаксли, – когда кто-нибудь спрашивает даже о Шекспире и Бетховене: и это все?»
Трудно выбрать высказывание, которое точнее характеризовало бы отношение индуизма к миру. Дары мира неплохи. По большому счету они хороши. Некоторые из них хороши настолько, чтобы внушать нам воодушевление на протяжении множества жизней. Но рано или поздно каждый человек приходит к тому же осознанию, что и Симона Вейль – что «здесь, внизу, нет истинного блага, и все, что выглядит благом в этом мире, конечно, ограниченно, изнашивается, и будучи изношенным, оставляет на виду нужду во всей ее наготе»[11]. По достижении этого момента человек ловит себя на том, что даже лучшее, что может предложить мир, вызывает у него вопрос: «И это все?»
Вот он, момент, которого ждал индуизм. Пока люди довольствуются перспективой удовольствий, успеха или служения, индуистский мудрец вряд ли побеспокоит их – разве что посоветует, как действовать эффективнее. Решающий момент в жизни наступает, когда все перечисленное утрачивает изначальное очарование, и человек вдруг замечает: он бы хотел, чтобы жизнь могла предложить что-нибудь еще. Содержит или не содержит жизнь нечто большее – это, пожалуй, вопрос, вызывающий среди людей больше разногласий, чем какой-либо другой.
Индуистский ответ на этот вопрос однозначен. Жизнь содержит и другие возможности. Чтобы выяснить, какие именно, нам следует вернуться к вопросу о том, чего хотят люди. До сих пор, пояснит индуизм, мы давали на этот вопрос слишком поверхностные ответы. Удовольствия, успех и долг не являются высшими целями человечества. В лучшем случае это средства, которые, как мы полагаем, подвигнут нас в направлении того, чего мы на самом деле хотим. А хотим мы на самом деле того, что находится на более глубоком уровне.
Во-первых, мы хотим быть. Каждый хочет лучше уж быть, чем не быть; как правило, никто не желает умирать. Один корреспондент времен Второй мировой войны описал атмосферу в комнате, где находились тридцать пять человек, которым было поручено провести бомбардировку – с таких заданий в среднем возвращался только один летчик из четырех. Корреспондент отмечал, что уловил исходящий от этих
