еле слышно шептали губы Тимура глубоко въевшиеся в подкорку слова фаджр-намаза[2] . — Ээти мухаммаданиль-васийлята валь-фадыиля, ваб’асху макааман махмуудан эллязии ва’адтахь, варзукнаа шафа’атаху явмаль-кыяямэ. Иннакя ляя тухлифуль-мии’аад…
Настроение, признаться, у него было совсем не молитвенным. Слова священного Корана звучали сами собой, все ритуальные действия исполнялись автоматически.
-… Ассаляму аляйкум уа рахмату-ллах, — прошептал он, поворачивая голову налево и с тяжелым вздохом вставая на ноги.
Молитва была окончена, но обычного душевного спокойствия она ему так и не принесла. Еще из той жизни Ринат помнил то ощущение умиротворения и по настоящему вселенского спокойствия, которая она дарила всякий раз при прочтении. Звучала ли она вслух или шепталась про себя, результат всегда был один единственный — чувство снисходящей на него благодати. Внутри него поселялся мир, ощущение своей самости, своего места именно здесь, а не где-то в каком-то другом мире. Сейчас же все было иначе. Мучившие его все это время мысли никуда не делись, напротив, сделавшись еще внушительнее и тяжелее. «Замириться с империей… Как? Мы для России варвары, дикие горцы, непримиримые абреки, с которыми не о чем разговаривать. Мир с нами мог быть заключен только на их условиях. А мир ведь тоже бывает разный. При одном мире все стороны довольны, а при другом — только кто-то один. Достаточно вспомнить Францию после первой мировой войны или Азербайджан после конфликта с Арменией. Это, мягко говоря, хреновый мир! Такой мир плодит обиду и врагов на долгие и долгие годы. После таких воин обиду тщательно и скрупулезно лелеют, растят сыновей и дочерей в ненависти и злобе к недавнему противнику. И когда-нибудь эта мина замедленного действия вновь взрывается с такой силой, что смывается с мировой доски всех и вся».
Совсем недавно здесь тоже был такой мир, связанный с именем генералаот инфантерии Алексея Петровича Ермолова. Военачальник, герой Отечественный войны 1812 г., думал решить проблему с замирением кавказского региона очень просто, руководствуясь ставшим уже бессмертным принципом — «нет человека — нет проблемы». При малейшем сопротивлении или неповиновении войска под его командованием стирали с лица земли целые селения, заставляя непокорившихся горцев уходить все глубже и глубже в горы. Пользуясь любым поводом, стравливал между собой разные роды. Его именем чеченские женщины до сих пор пугали своих расшалившихся детей. Пару дней назад Ринат собственными ушами слышал, как одна молодка рассказывала испуганно притихшим малышам об ужасным казаках и страшном генерале Ермолове. Шайтан, называла его женщина и приписывала ему такие злодеяния, от которых кровь стыла в жилах. И кому от такого мира стало легче? Генералу Ермолову? Местным горцам? Едва только подросли дети, ставшие сиротами, вновь полыхнула война. Словом, на хрен такой мир!
— Бл…я проблема! Чтобы ее решить надо и той и другой стороне дать что-то хорошее. Чтобы недавние враги чувствовали себя, если не победителями, то, по крайней мере, не проигравшими точно… — обводя затуманенными взглядом рвущиеся в небо горы, продолжал бормотать Ринат. — А как? Для одних, победа — это грохот пушек, мерный топот тысяч и тысяч солдат, километры новых земель, преклонившиеся правители, блеск орденов и шитых золотом мундиров, новые должности и звания. Для других, победа — это богатая добыча, мертвые враги, новые пленники-рабы, возможность жить своим уставом. Как все это совместить?
Это несовпадение ему виделись настолько отчетливым и неразрешимым, что он даже клацнул зубами. Нарастало ощущение бессилия. «Что можно предложить горцам такого, чтобы все устаканилось⁈ Чтобы могло наиболее соответствовать их образу жизни и ценностям и, одновременно, быть ценным для империи⁈». Ринату было совершенно понятно, что горское сообщество с его понятия и обычаями просто напросто не вписывалось в рамки Российского государства. Местным ханам, бекам и узденям российский император мог бы пожаловать российские титулы и звания, сохранить им привилегии. Однако, что делать с основной массой горского населения? Здесь была дикая вольница обычаев и традиции, складывающихся веками и превозносящих силу сильного. Тут набеги на мирные селения, захват пленников и продажа их в рабство были не просто нормой, а источником существования и обогащения. Культ мирного труда остался где-то в седой древности, уступив место военной доблести…
Одни вопросы были и с тем, что можно было предложить империи за почетный и приемлемый мир. Империи была нужна победа, а не мир. Чтобы она согласилась на мир, нужно было показать свои клыки. Сильный уважает только сильного.
— Б…ь! — со злостью выдохнул Ринат. — Гордиев узел, натуральный! Попробуй распутать. Только рубить остается… Черт, еще этот праздник в добавок. Чувствую, столько народу придет на меня посмотреть и, главное, послушать. Представляю, что они хотят услышать…
Предстоял большой байрам[3] в честь его выздоровления. Должны были приехать его мюриды со всей Чечни и Дагестана, чтобы вознести молитвы благодарности и услышать о планах дальнейшей войны.
— Что я им скажу? Так мол и так, братцы, наше дело правое, поэтому давайте мириться с русским царем. Побросаем наше ружья, сбросим в пропасть пушки и, главное, отпустим всех пленников, которых захватили, — едким, саркастическим тоном шептал он самому себе словно в укор на свое бездействие. — Ха! Скажи я так или похоже, мне тут же объявят продавшимся или сумасшедшим после болезни. Мешок на голову и в обрыв. Жену с ребенком может и пощадят, когда власть будут делить… Что остается делать? Воевать до победного конца? Ставить под ружье всех, даже лопоухих пацанов? Договариваться с турками и англичанами? Покусаем мы немного медведя за огузок, разозлим его, а дальше? Дальше Кавказ прихлопнут, всех сопротивляющихся вырежут, местных жителей разбавят переселенцами. Часть сама сбежит. И от Кавказа останутся ножки и рожки… Б…ь, как это объяснить самым твердолобым? Опять сослаться на волю Аллаха? К сожалению, вряд ли это пройдет…
Становилось абсолютно ясно, что видение своего желанного будущего у него было, а вот плана по его достижению не было.
Сам праздник, начавшийся во второй половине дня, развернулся с поистине кавказской широтой и горячностью. Непрерывно прибывавшие со всех концов Чечни и Дагестана гости быстро заполнили собой один из больших дворов, где стояли в несколько рядом многометровые столы с угощениями. Непрерывно восхвалявшие Всевышнего за его милость и доброту, они занимали места, стараясь сесть ближе к имаму. Некоторые горячие головы тут же заспорили, кто более достоин из них на ближайшее к Ринату место. Ему стоило больших трудов уговорить их не обнажать оружие.
Поприветствовать имама приехала большая часть горской знати — родовые ханы, тейповые беки, уздени целых селений, выделявшиеся среди рядовых мюридов богатством оружия. Сверкали драгоценными камнями навершия рукоятей прямых шашек, изогнутых сабель и широких кинжалов. Выделялись чеканные золотом и серебром накладки на ножнах холодного оружия. Настоящими произведениями искусства смотрелись длинные кремниевые пистолеты, с большим искусством изукрашенные сканью, разноцветной слюдой. Их пояса и патронташи от обилия золотых и серебряных блях, разнообразных цепочек, казались массивными. Все они старались занять наиболее почетные места, всем своим видом при этом показывая свое особое положение.
Немного в отдалении плотной толпой держались прибывающие мюриды из бедноты. Это были обычные горцы из далеких аулов и горных селений, фанатично верующие в избранность своего имама и его пророческую миссию. Они видели в имаме Шамиля того, кому суфийскими шейхами[4] Кавказа были открыты сокровенные тайны Ислама. В их картине мира, только он, как истинный суфий и учитель, мог открыть им, своим мюридам, некое мистическое откровение о Всевышнем. Это искренняя убежденность вкупе с верой в Аллаха рождала у них иступленное преклонение перед имамом.
Празднование началось со всеобщей молитвы, за которой последовали многочисленные цветастые речи гостей. Особенно усердствовали ханы, трое сидевших рядом немолодых мужчин в богатых одеяниях, начинавших то нахваливать храбрость и военную удачу имама, то призывать к новым набегам на подконтрольные русским селения. Хорошо подвыпившие ханы в какой-то момент застолья уже не сдерживали себя, едва не крича во весь голос о захвате молодых женщин
