и здоровых мужчин-пленниках.
—…Мой кошель совсем оскудел. Пока ты лежал, мы не сделали ни одного удачного набега на равнины, — верещал мордатый хан, обвиняюще кивая в сторону Рината недогрызенной куриной костью. — Пора уже нам наведаться в гости урусам. Мои люди говорят, что в некоторые крепости никак не привезут новые запасы пороха. Людишки там служат слабые, больные. Оружие у них старое. Такую крепостицу можно быстро взять. Мои люди за одну ночь всех караульных вырежут и откроют ворота. Там уж мы развернемся…
Рядом с ним стоял пузатый кувшин с вином, из которого тот время от времени жадно прихлебывал. Судя по всему столь показное нарушение заповедей шариата было для него не исключением, а правилом. Его спутники, правда, тоже себя особо не ограничивали. Окружающие на это старались не обращать внимания, ведь за каждым из ханов стоял большой и сильный тейп с многочисленными воинами.
—…Да, хватит сидеть, как мыши! — поддержал его другой хан, с чувством врезав кулаком с перстнями по столу. — Купцы с Кара Базара[5] уже стонут от нехватки товара. С начала года у меня уже с десяток вестников было. На коленях умоляют продать десятка три-четыре белокожих и светловолосых девок. А где их взять⁈ — от переживаний он еще раз хрястнул по столу, заставляя подпрыгивать кружки и плошки. — Так скоро нам придется обрядиться в рубище и посыпать голову пеплом. Залазить же придется на кривоногих образин с побережья… Ты как смотришь на меня⁈ — вдруг заревел хан на одну из женщин-подавальщиц, которая гневно сверкнула глазами из под покрывала на голове. — Плетей захотела⁈ Совсем тебя муж не учит, что нельзя так на уважаемых гостей смотреть. Хозяин⁈ Лучше следи за своими женщинами. Иначе мне самому придется помочь тебе в этом. Ха-ха-ха, — громко заржал он, криво подмигнув застывшей столбом женщине. — Иди прочь… и скажи спасибо, что я сегодня в хорошем настроении. Я ведь могу и…
Он еще долго рассказывал соседям о том, как учит послушанию своих и чужих женщин. Смачно иллюстрируя свой рассказ характерными жестами, хан то и дело принимался ржать. Наконец, после очередного глотка вина он завалился набок и, пуская слюну, захрапел.
… Брали слово и простые горцы. Они желали имаму Шамилю долгих и долгих лет жизни, крепкого здоровья, воинской удачи, сильных и крепких сыновей, красивых дочерей. Многие подходили прикоснуться к его одеянию, веря, что это принесет им удачу в делах. Спрашивали совета в том, что их беспокоило. Получив ответ, мюриды тут же с благоговением уходили, чтобы уступить очередь другому просителю.
Ближе к вечеру, когда веселье только начало разгораться, Ринат почувствовал усталость. Решил перевести дух и немного посидеть в тишине и одиночестве. Успокаивающе кивнув своим спутникам, он неторопливо встал со своего места и, стараясь не привлекать к себе внимания со стороны веселящихся, шагнул в темноту двора. Здесь в паре десятков шагов от освещенной факелами и кострами площадки нашлось укромное местечко прямо под раскидистым грецким орехом.
— Уф, лепота, — вырвалось, едва прислонился спиной к стволу дерева и с наслаждением вытянул ноги. — Объелся, спасу никакого нет…
Его взгляд лениво гулял по двору. Привыкнув к темноте, глаза различали силуэты низеньких построек, большую кучу дров чуть в стороне, кусок полуразобранной стены.
— А это у нас тут еще кто? — вдруг у проема в стене он заметил странную фигуру, крадущуюся к дальнему концу стола; сюда кидали съестные остатки собакам. — Как бы не убивец какой-нибудь за кровником пришел…
Богатая фантазия и знание местных обычаев тут же нарисовали ему жуткую картину — кровожадно скалящего бородатого горца в мохнатой бурке, замахивающегося здоровенным кинжалом. От вспрыснувшегося в кровь адреналина Ринат едва не затрясся. Вот-вот могло произойти такое, что и в кошмаре не присниться.
Парень моментально вскочил с насиженного места и «скользнул» в сторону угрозы. Правая рука нащупывала рукоять кинжала, начиная вытаскивать его из ножен. Оставалось сделать несколько шагов и, схватив незнакомца за рукав, вонзить ему клином в бок. Какого же было его удивление, когда в темной фигуре Ринат опознал щуплого мальчишку.
— Мать твою, киллер недоделанный, — в сердцах пробормотал он, хватая и таща отчаянно упиравшегося подростка. — Б…ь, укусил. Звереныш… Успокойся, ничего тебе не будет, — встряхнул маленькое тельце так, что у того клацнули зубы.
Усадив притихшего мальчишку на завалинку, Ринат начал его рассматривать. Даже в полумраке было хорошо заметно, насколько сильно тот истощен. Натуральный мешок костей и жил. Босой, ступни ног почти черные от грязи. Пальцы рук покрыты цыпками и ранками.
На одежду незадачливого бандита тоже было без слез не взглянуть. Какие-то ветхие холщовые порты, едва не расползающиеся на теле мальчишки.Рубаха неопределенного цвета с прорехами, через которые виднелись впалый живот и выпирающие ребра. Торчавшие в разные стороны грязные спутанные волосы дополняли трагичный образ маленького бродяжки.
— Ну, б…ь, — Ринату сразу даже сказать нечего было. — Малы[6], ты кто?
История Алана, так звали мальчика, была безжалостно незатейлива и, к сожалению, типична для этих мест. Его отец в одном из набегов разжился благородным иноходцем редкого иссиня черного цвета, который приглянулся беку Баалу Уцхоеву. Недолго думая, бек прилюдно обвинил горца в оскорблении. Мол, тот то ли пнул его жеребца, проходя мимо; то ли слишком дерзко на него посмотрел; то ли еще что-то. Причина обиды, когда обвинял столь уважаемый человек, была уже не важна. Оправдания обычного горца, за которым не стоял влиятельный тейп[7], мало чего значили. Уцхоев за нанесенную обиду потребовал отдать ему иноходца. После отказа подчиниться его люди просто забрали коня, а сопротивлявшегося горца зарубили. Мать Алана, узнав о гибели мужа, с горя бросилась со скалы; без кормильцев бабушка с дедушкой не пережили первую же зиму. Родственники не решились принять мальчика в семью, испугавшись мести со стороны бека. Они украдкой подкармливали его остатками со стола, давали обноски. Так он и выживал: кормился подачками и зайцами из силков, одевался в чужие обноси, ночами мерз в сакле с худой крышей…
— Значит, ты у нас брат, сирота, — парень погладил непослушные вихры мальчишки, доверчиво жмущего я к нему. — Не скули, не скули. Не к лицу это мужчине. Мужик, он, как кремень… Хотя, что это я? Выплакаться тебе, брат, надо. Вижу, сильно тебе досталось…
Тот еще сильнее вжимался в его бок, словно клещами цепляясь в его плащ, и рыдал. Захлебываясь от слез, он что-то малоразборчиво рассказывал.Непонятно, что так проняло обиженного на весь мир мальчишку, почти год выживавшего в одиночку. Может постоянный преследовавший его голод или частые насмешки и издевательства сверстников, или сводящее с ума одиночество.
-…Псу свому она-то вона какенные куски в миску клала, мне же кости одни кидала. Тетка еще… — бормотал он, кулачками растирая слезы. — А вчерась палкой кинула. Нахлебником обозвала. Чта ее сына объедаю… — пацан задрал штанину и начал тыкать в здоровенный синячише на коленке. — Орса, смердячий пес, по ноге пнул. Кричал, что я возле его дома не ходил. А как не ходить, коли источник только здесь?
Гладя мальчонку по голове, Ринат в мыслях витал довольно далеко отсюда. «Дело ведь даже не в этом пацане, хотя и в нем тоже. Это ведь только вершина айсберга. Сколько здесь такого намешана, что голова кругом идет… Беспризорников тьма, бегают как мокрые галчата, побираются… В какой аул не приедешь, там ханы и их прихлебатели такие дела вершат, дурно становится. Один людей нагайкой любит уродовать, другой всех девок в округе перепортил, третий последние портки с односельчан за подати готов снять. Вот тебе и седой Кавказ, как пелось в одной песне…».
Не верьте, кто говорит, что Кавказ неизменен и незыблем своими традициями, ценностями и моралью. Все течет и быстро меняется. Разделяемый неполным веком, Кавказ XXI в. и XIX в. — это две большие разницы, как когда-то говорилось в славном городе Одесса. Здесь и сейчас бурил настоящий конгломерат из более полусотни этнических групп и народностей, которые в свою очередь делились на непримиримые общества и тейпы. Они веками враждовали друг с другом, ходили в грабительские набеги на соседние аулы, немилосердно вырезали мужчин целых селений, продавали на рабские рынки
