с убийцей, если я его найду? Сдать властям, или поступить по закону Дикого Запада? И, напоследок, еще один вопрос — не по значению, но по очереди: когда надоест жужжать этой скотской мухе под потолком?
Как-никак, я — частный детектив. Простой советский частный детектив. Но частный детектив тем и отличается от советской милиции, что работает исключительно по предоплате. Чинит правосудие на возмездной основе, а порой, даже — и справедливость. Здесь же получалось, что правосудие, справедливость и месть тесно переплелись между собой. И, как мне кажется, предоплаченная месть, месть на возмездной основе — вполне в моей компетенции.
Похоже, придется исполнять свой долг до конца — до обличения убийцы, а дальше… дальше я умею быть чертовски убедительным. А с пищалью в руке — вдвойне убедительным! Или он сдастся сам, или я, как это принято в капиталистической Америке, сам свершу скорый суд по закону Смита-Вессона.
Чертыхнувшись, я снял с вешалки плащ и повернулся к выходу.
В этот момент дверь отворилась сама, что было бы весьма любезно с ее стороны, если б за ней не появился домоуправитель. Казалось, что неумелый художник собрался нарисовать свинью. Жирного, упитанного хряка из передового колхоза. Но на середине работы, спохватившись, решил превратить ее в человека. Так и выглядел арендодатель. Заплывшая жиром, красная ряха с тремя подбородками, крохотные, глубоко посаженные поросячьи глазки и крупная бородавка на щеке с вечно торчащими из нее тремя волосинками.
Капустин ковырялся в носу и, достав комок слизи, оценив на глаз консистенцию и цвет сопли, удовлетворенно вытер палец о давно нестиранную растянутую майку, из-под которой выглядывало огромное волосатое пузо. Готов побожиться, сидя брюхо накрывает собой колени чертового борова.
— Товарищ Котов! — протянул лессор тонким, визгливым голосом.
Да, даже голос арендодателя больше напоминал поросячий визг, нежели человеческую речь.
— На первый раз я закрою глаза, но уведомляю вас, что если в вашей конторе образуется хоть еще один труп — я повышу плату! А то развели дармоедов на свою голову! При прежнем Сталине всех вас, частников, к стенке бы поставили! Бездельники!
Закончив речь Капустин опять погрузил палец в нос. Подождав, пока жиртрест в очередной раз вытрет козявку о майку, я сжал его палец в кулаке и резко повернул. Кость сломалась с характерным хрустом. Управдом хрюкнул, как натуральная свинья и сел на жопу, наблюдая, как палец превращается в баклажан, что по размеру, то и по цвету.
— А ты, мразь, не дармоед? — вкрадчиво поинтересовался я. — Ты — гнойный нарыв на теле социалистического общества! Ты, собака, с нас же, с бездельников, и живешь! Если нас к стенке поставить — ты на что пузо отжирать будешь? На завод пойдешь? С твоим-то несмываемым пятном буржуазии, коим покрыли себя твои предки?
— Я в милицию буду жаловаться! — пропищал арендодатель.
— Давай-давай, — оскалился я. — Если меня после трупа меньше, чем за полдня выпустили, то как думаешь, что мне за твой палец сделают? Грамоту дадут? Почетную! А то и премию выпишут!
Размазывая по харе сопли, с необычайной для такой комплекции прытью, Капустин потащил свою тушу к лестнице. Я, поплевав на ладонь, вытер руку об штанину, и тоже пошел на улицу.
Толик не обманул. Лимузин занял боевую стойку, присев на все четыре колеса с яркими флипперами и хромированными колпаками, искажающими панораму Чикагинска в отражении, внося небольшое разнообразие в постылую обыденность. Я провел пальцами по фарам, стирая высохшую грязь, рисуя четыре прозрачные полосы. А после — снова вытер руку о брюки. За неимением носового платка или салфетки штаны с успехом заменяли и то, и другое.
Глава 8
Оставалось решить самый важный вопрос. Откуда начать расследование? Как свести к минимуму бесполезные телодвижения, не перегружая свою и без того расшатанную годами службы в правоохранительных органах и неудачным браком нервную систему? Как избежать холостых выстрелов?
Как там говорила Кашнир? Кислота из крана? Это промах. С нашей экологией, нацеленной на убийство человека еще до его рождения, кислотой из крана никого не удивить. Великое дело, ха!
Падение рояля? Тоже сомнительная зацепка. Как говорил Лермонтов в «Мцыри»: рожденный ползать летать не может. И нет ничего удивительного в том, что рояль, по какой-то причине оказавшийся наверху, упал вниз, повинуясь неумолимым законам физики. Если б рояль упал вверх — это уже было бы подозрительно…
А вот отравленное шампанское в «Малахите» — самое оно. Я видел, как пьет эта дама и пара бутылок виноградного сока с газиками точно не могли вызвать у нее головную боль.
Я раскинул карты и сделал ставку на ресторан. К тому же в «Малахит» меня вела не только дедукция, но и интуиция. Моя паскудная жизнь научила меня многому. Например, спать на заплеванном полу грязной каталажки местного отделения милиции. Но еще — доверять своей интуиции, своему чутью, как у охотничьей борзой.
Уцепившись за эту ниточку я навострил лыжи в ресторан, но перед этим заглянул в «Мир моды». Внезапно захотелось выглядеть человеком, а не бездомным бродягой в вечно измятом двадцатипятирублевом костюме. К тому же все та же интуиция упрямо нашептывало в ухо, что в заведение высокой культуры быта могут не проникнуться пролетарской солидарностью и попросту не пустить меня в моем привычном, потертом прикиде. Это потом, когда мы достроим коммунизм, в ресторан сможет войти каждый, независимо от внешнего вида и социального положения. Возможно, начнут пускать даже американских капиталистов. Но пока такие заведения были рады исключительно нашим, советским капиталистам.
Я оставил в магазине пятьсот целковых, зато вышел оттуда совсем другим человеком, приоткрывшим мир в новую реальность, впустив через щель оттуда в промозглый Чикагинск блеск и лоск буржуазии старых порядков. Теперь я щеголял в новом кооперативном темно-синем, в полоску, костюме с двубортным пиджаком, бордовым галстуком и новой фетровой шляпе.
Закинув сверток с со старой одеждой в багажник лимузина, я опустил брезентовый верх, и бросив шляпу на соседнее сиденье, попыхивая огромной сигарой «Москва», устроился за рулем. Если в прошлый раз ЗИС кочевряжился, то теперь завелся с пол-оборота. Видимо, сейчас карета перестала стесняться своего нового владельца.
Я не знаю, где в своей поганой жизни я умудрился свернуть не туда, нечаянно сотворив что-то хорошее. Настолько хорошее, что судьба наградила меня такой роскошной телегой. Но все это, определенно — не спроста. Неугомонная интуиция уже не шептала, а просто вопила, разрывая череп своим визгливым голосом, предупреждая, что моей роскошной жизни скоро
