фигуру на фоне зелёной травы и нависших крон деревьев. Но там никого не оказалось. Только две мамаши не спеша катили детские коляски, болтая о никому не нужных вещах. Через дорогу, по полосе асфальта, спрятавшейся за молодыми берёзами, в клетчатой рубашке топал юноша, держа на поводке до безумия красивого ретривера. Но нигде не было Виктора! Место меж двух автомобилей было пусто. Словно мой недавний собеседник растворился в воздухе, ибо пешком ему не суждено скрыться из поля зрения.
Почему-то я вспомнил наш с ним разговор о параллельных мирах…
Я зашёл в узкую кабину лифта, увешенную различными объявлениями, многие из которых были наклеены друг на друге, и нажал на кнопку необходимого этажа. Металлические двери медленно закрылись, и лифт повёз меня вверх, на седьмой этаж. Я пытался не думать о Викторе, что успешно у меня получилось. Возможно, само сознание стремилось изгнать всё связанное с этой странной личностью. А о продельном трюке я и вовсе предпочёл забыть, как о никогда не существовавшем эпизоде моей жизни. В его жесте просматривались силы, витающие за гранью разумного, не принадлежащие этому миру. Каждое движение наполнялось жутью, и чем больше думаешь о ней – хранишь в своей голове подобную фигуру – тем сильнее понимаешь. Только один вопрос никак не хотел ослаблять свои путы: куда делся Грач? На подсознательном уровне я понимал, что никаким образом он не мог вот так быстро скрыться из вида. Мой путь от припаркованных автомобилей до подъезда дома составил не больше тридцати секунд. Этого времени недостаточно человеку, чтобы скрыться за границей поля зрения, даже если тот перейдёт на бег. Стало быть, он в прямом смысле растворился в пространстве, будто… призрак.
Удивительным для меня не стало собственное отношение к предположенной версии. Ранее я бы назвал её сущим бредом, но после всего произошедшего бреда для меня не существовало вообще. После телефонного разговора с покойником, уничтожавшего за один вечер формировавшуюся долгие дни мою точку зрения, относительно недавних событий, даже в самом нелепом и необычном появился смысл.
Боже! Я ведь не уверен и в правоте своих действий. Должен ли я вмешиваться в размеренно текущий поток, тут же боясь нарушить его течение, когда сами родители Романа предпочли смириться с потерей сына. Ответом на этот вопрос стали раскрывшиеся двери лифта и видневшаяся из проёма дверь квартиры патологоанатома.
Несколько секунд я просто стоял, уставившись на неё, не в силах двинуться. Сердце глухими ударами отдавалось в ушах, руки тряслись, пот струился по лбу. «Нет, назад уже не уйти. Путь отрезан, а дорога тянется лишь вперёд». В подтверждении этому металлические двери вновь закрылись, и лифт, лязгнув, поспешно опустился вниз.
В это же время послышался щелчок отворяемого дверного замка. Ручка с потёртым металлическим покрытием повернулась вниз, уходящая защёлка издала характерный звук, и дверь распахнулась.
«Вот оно, неминуемое – то, ради чего я здесь».
В образовавшемся дверном проёме возникла прямая фигура Зубцина. По его лицу я понял, что мой визит стал для него неожиданностью. Взглянув на меня, патологоанатом невольно вздрогнул. Глаза на мгновение расширились, потеряв строгое выражение, рот чуть приоткрылся, а по лбу протянулось несколько морщинистых полосок. Даже привезенный в ужасном состоянии труп не оказывал на него такого эффекта.
– А, это вы, – произнёс он. Я заметил, как сильно сжалась его левая рука, держащая ручку кожаного портфеля. – Вы меня слегка испугали.
Зубцин попытался вернуть своему лицу привычное выражение угрюмости, что никак не получалось сделать. Пристальный взгляд же, обычно проедающий собеседника насквозь и заставляющий его чувствовать себя в чём-то виноватым, направился в сторону.
– Что вы тут делаете? – сипло спросил он, сглотнув слюну.
– Разве это не очевидно? – ответил я, нахмурившись. Мне не хотелось начинать диалог с формальностей, потому вся моя надежда пала на патологоанатома, но тот похоже не желал идти мне навстречу.
Зубцин мельком взглянул на меня.
– Очевидно?! Я что, по-вашему, всеведущий? – он поправил сползшие на кончик носа очки. – Да и вообще – у меня нет времени на пустую болтовню.
Он попытался обойти меня слева, но я тут же преградил ему путь. Патологоанатом злобно посмотрел на меня, а затем решил снова попытаться уйти от меня справа, однако из этого ничего не вышло.
– ДА ЧТО ВЫ ВООБЩЕ ТВОРИТЕ?! – взревел Зубцин, оплевав моё лицо слюной.
– Не стройте из себя дурака, Григорий Анатольевич, – моё терпение стало угасать от проявленных попыток патологоанатома показать себя с непричастной стороны. Он ведь знал обо всём с самого начала, с того момента, как встретил меня за раскрывшейся дверью, но некий барьер, помешавший ему поведать представителям СМИ правду, заставляет его уклоняться всяческими способами и от меня. – Вы и сами всё прекрасно знаете.
С лица Зубцина исчезла последняя краска, челюсть отвисла в очередном безмолвном оправдании.
– Вы правы, – наконец-то произнёс он после недолгой молчаливой паузы, опустив голову. – Следовало с самого начала обо всём вам признаться, а не брать на себя роль невинной овечки.
Хоть я и знал, что в смерти друга не всё так чисто, как ранее мною предполагалось, слова Зубцина заставили напрячься. Под предлогом признания патологоанатом явно имел в виду неназваные результаты вскрытия тела Романа, но сам факт того, что вот-вот эту тайну суждено узнать и мне, пугал. Каким образом смерть настигла Романа Ильжевского, если в момент его обнаружения на трупе мы не застали ни одного физического повреждения? Ни капель крови на одежде, ни синяков на шее, свидетельствовавших об удушении. Разве что…
– О таких вещах не принято говорить на лестничной площадке, – произнёс Зубцин. Голос его эхом раскатился по пустующим этажам. – Может, пройдём ко мне домой.
Я согласился и проследовал за патологоанатомом, захлопнув по его просьбе за собой дверь.
Квартира Зубцинов была двухкомнатной с приятными глазу бледно-персиковыми обоями. По левую сторону от двери располагалась закрытая комната и, судя по отсутствию на двери стёклышка, ею была ванная. Далее по эту же сторону находилась кухня с виднеющимся в дверном проёме краем холодильника. В противоположном направлении оказалась комната с закрытой дверью, ближе к выходу – гостиная, куда Зубцин предложил мне пройти. По её обстановке, я понял, что проживающая здесь семья обладала таким редким умением вместить как можно больше мебели, затратив меньшее количество свободного пространства. И нельзя сказать, что комната обладала большими размахами. Нет, она была формой чуть вытянутого прямоугольника с выходившим на стояку окном, завешанным толстой шторой. У правой стены вместился гостиный гарнитур: множество нависших друг над другом полочек, державших на себе плотные ряды книг,
