людей, будучи человеком-волком, он себя совершенно не контролировал. С Дракулой совсем другая история. Его было не жалко – он был вампиром и пил кровь. Дракула был моим самым нелюбимым персонажем из фильмов компании Universal.
Мы тогда об этом не знали, но на психологическом уровне мы с братом больше симпатизировали персонажам, которым в жизни пришлось несладко. В детстве мы как могли пытались отгородиться от недовольства родителей. Как и Франкенштейн, мы лишь хотели, чтобы нас оставили в покое.
Мы жили на Бэйсайде, Куинс, в Бэй-Террас[10], пока мне не исполнилось восемь. Это была еврейская часть города, где жила верхушка среднего класса и богачи. Мы-то, разумеется, к ним никакого отношения не имели. Мы жили на бульваре Белл в доме на две семьи. Мы жили с одной стороны, а с другой – вторая семья. Но прямо в конце улицы громоздились гигантские особняки. И зимой мы брали лопаты для уборки снега, шли и предлагали за 20 баксов почистить подъездную дорожку. Мы нехило наживались – по меркам детей предподросткового возраста. У меня была куча друзей в том и соседнем районах. Все друг друга знали. В остальной части Бэйсайда жили ирландцы, итальянцы, немцы и там были все, от низшего среднего класса до несметно богатых.
Примерно в 1972 году мы уехали из Куинса, и я очень расстроился, потому что сразу же после третьего класса уехал от всех друзей. Мы перебрались в Сифорд, Лонг-Айленд, и в четвертый класс я пошел в новую школу. Да, мне было хреново, но маме было куда хуже. У отца были добрые намерения. Мы снимали дом в Куинсе, и вдруг папа смог позволить себе купить дом в Лонг-Айленде, поэтому мы следовали за американской мечтой. У нас был задний дворик и подъездная дорожка к дому. Но мама еще больше чем я, не хотела уезжать из Куинса и оставлять друзей. Отец хотел, чтобы она сменила обстановку и могла бы стать счастливее. Но вышло только хуже. В Сифорде она впала в глубокую депрессию, и вот тогда ее жизнь превратилась в настоящий мрак. Она не была мамой из «Степфордских жен». Она стала больше выпивать, пить больше таблеток, и ее даже начали посещать мысли о суициде. Я прекрасно помню, как она устраивала истерики, плакала или кричала на нас с братом. Она срывалась и слетала с катушек, и мы старались не действовать ей на нервы. Иногда, каким бы я заботливым ни был, а я действительно был заботливым и деликатным засранцем, она выходила из себя, и я попадал под раздачу и потом буквально бежал со всех ног. Помню эти дивные моменты, когда она кричала на меня за что-нибудь, а я разворачивался и драпал от нее из гостиной в коридор, надеясь скрыться в своей комнате, и однажды получил по спине чем-то тяжелым. Ноги разъехались, и я упал, но успел подставить руки, чтобы смягчить падение. Я быстро встал, хватаясь за спину, пытаясь понять, что это было, и увидел, как в конце коридора стоит мама и плачет. Я тоже плакал, спина жутко болела, и я понял, что мама в меня чем-то кинула. Она вопила в истерике и извинялась, и на полу я увидел разбитую керамическую кофейную чашку (ее давали в подарок, если покупал на 5 баксов). Я просто добежал до своей комнаты и захлопнул дверь. Мама держалась в стороне, и я избегал ее, пока не пришел отец и мы не сели ужинать. Она обо всем рассказала отцу, и ее мучила совесть, а позже тем же вечером, после того как мы с Джейсоном легли спать, разговор перерос в очередной громкий скандал. Физически я был в норме; но психика была на грани, и сегодня я понимаю, что, вероятно, это была причина свалить из сраного дома и перестать трепать себе нервы.
В Сифорде мы с Джейсоном большую часть времени проводили в подвале с игрушечными фигурками, читали комиксы и прятались от родителей, которые вечно собачились. Подвал был нашей Крепостью Уединения, нашим Убежищем. Мама выглядела жалкой и безумной, вечно срывалась, а отец целыми днями торчал на работе. Потом был ужин в напряженной обстановке, и мы с братом играли и шли спать. С 1973-го по 1975-й, – когда родители наконец разошлись и мы с мамой и братом вернулись в Куинс, – был самый беспокойный период моего детства. Дети, с которыми я зависал, когда ушел из дома, были моими ровесниками и немного старше. А некоторые пятиклассники уже начинали выпивать, курить травку и гулять допоздна по пятницам и субботам. Я был для этого слишком мал. Однажды я пошел с ними, и молодые ребята пили «отвертку» – апельсиновый напиток и дерьмовую водку. Я попробовал, и у нее был ужасный вкус. Но десятилетние и одиннадцатилетние пацаны нажирались с этого дерьма каждую неделю.
Они спрашивали: «Идешь с нами?», и я обычно отвечал: «Не-е-е». Некоторые из них говорили: «Перестань быть ребенком. А что ты будешь делать? Домой пойдешь, в солдатиков своих играть?»
Я не хотел признаваться, но так и было. В этом сказочном мире я забывался, потому что вокруг творились хаос и бедлам. Дети нажирались, а я к этому был еще не готов. А дома родители постоянно орали друг на друга, и мама швыряла стаканы и посуду. В подвале с братом я чувствовал себя гораздо спокойнее и безопаснее.
Разумеется, родители нас любили, но поощрений и нежностей не было. Отец работал в городе, даже когда они с мамой жили вместе. Поэтому мы видели его только за ужином и по выходным. А мама сидела дома и съезжала с катушек, когда мы возвращались из школы. Иногда она напивалась, злилась и кричала, жалуясь на жизнь, и винила во всем нас. Иногда у нее начинались приступы гнева, и она швыряла наши игрушки. У нас была кабинка с Джо Аполлоном. То ли я, то ли брат в очередной раз чем-то не угодили маме, и она закричала: «Придет отец и вам задаст!» Потом взяла мою игрушку и швырнула в стену в гостиной; кабинка Джо разбилась в дребезги.
«Новую мне, блядь, купишь, – подумал я про себя. – Ты сломала моего Джо!»
Глава 2
Главное – музыка
В доме было спокойно, только когда родители слушали музыку. Никто из семьи не зарабатывал музыкой на жизнь, но папа в какой-то момент в 1950-х пел «ду-уоп» на улице вместе с Полом Саймоном и Артом Гарфанкелем (до того, как они стали дуэтом Simon & Garfunkel), которые ходили в ту же школу, что и мой отец. У предков были
