вам вслед:
– Целостным будь, монолитным!
В душе – Ахилесным.
Кто в слепоту раздробился. А кто в глухоту.
Сколько история раз упреждала, учила.
Не научила! Какой мармелад там
во рту?
С порохом злато. И деньги с проёмом тротила.
Что там за рифма: дышу-напишу-отомщу?
Что за слова: захотел-угорел-выстрел в спину?
Что там, в котле подавали, какую лапшу?
Вместе с обглоданной коркой кидали в пучину!
Ты за кого, о, Елена Троянская? Или же ты
тоже распалась на тронутых и продающих?
О, не твоё ли последнее тело впаялось в мосты,
Чесму проедешь – ты шёлком заверчена тушей?
Нет, не твоё! Там кочевница, гордая мгла.
Нет, не твоё! И слова там иные, молитвы.
Ты – это поле! И ты это небо взяла,
словно бы мужа. А после – разбилось корыто!
Всё сокрушилось! Разъялось!
………………………
Особенно мне
жалко вот этого – в ноги паду я! – ребёнка!
Руки, как крылья тяну, что расшиты во льне!
И – ко груди! Ему холодно!
Лишь рубашонка,
ткани кусок на измазанном тельце золой.
Если украсть бы у всех матерей – нежность, ласки!
Слёзы! О, маленький! Ты – сквозь эпохи – постой!
Всё-таки рухнула Троя!
И стянуты, сорваны маски!
Сквозь все столетья, о, как мне прижать бы дитя?
Чтобы кормить, пеленать! Это – лучшая кража!
Ты – эгоист, злой Парис, ненавижу тебя,
в наше бы время ахейцы-отцы, с ними я же,
плюнув в лицо, отвернулись! Метатель копья –
ты в наше сердце попал, как подкупленный снайпер.
Вот она кровь. Вот война. Пала Троя моя
в стоны распятий!
******
А теперь выдох-вдох.
И снова в сон. А что в нём? Награды, конечно. Но немного. Чтобы не портить в себе творца.
Потому что апокалипсис и армагеддон – тоже неожиданный, непредвиденный подарок. Ибо не без Божеского свершается участия. И четыре всадника вдоль скрижалей, вдоль священных камней, вдоль светящихся занебесных рун.
То есть апокалипсису своя мера нужна. Всё-всё внутри нас. Всё-все мы сами.
******
А теперь просыпаемся! Стряхиваем остаток сна. И вдыхаем новый сладкий, речной запах бытия. Ибо спаслись от своих собственных внутренних Армагеддонов. И учимся прощать. Ибо вареньем всех угостили. А себе оставили – малинового с мятой и мёдом. И по чайной ложке, по глотку, запивая крепким чаем. Лечимся-лечимся от критикующих, начинаем любить их каждого по отдельности, затем всех сразу.
Ну, конечно, конечно, льстивые ближе, ласковый телёнок двух маток сосёт. Конечно, приятно слушать лишь сладкие речи. Но они бесполезны. Ибо варенье итак сладкое, и чай с сахаром. А тут ещё елей тебе в уши да медаль на грудь, да премию в кошелёк. И голова кругом. А местные газеты – твоё фото на первую страницу. Ты один такой! Но сон, золотой продолжается, длится, вытягивается.
А когда проснёшься: разбитое корыто. Трещина посередине – а в ней медали плавают. И за окном – миражи, остатки апокалипсиса. Пыль из-под копыт умчавшихся всадников.
На то и сон – золотой. Нескончаемый.
Одна правда – это остатки варенья в прозрачных, стеклянных, трёхлитровых банках. И как раз саженец груши зацвёл. В этом году урожай намечается. Варенья целый таз наварим. Уже и сахар свекольный в кадке припасён. И пчёлы роятся.
Сладкая ложь и горькая правда Что положить в чай? Какой ложкой? Чем приправить? А люди-то, люди видят – на просвет, на солнце, сквозь стёкла – где истина, где нет её.
И глаза откроешь, а прямо на тебя – сквозь пространство синее, сквозь его горячую кровь – все четыре всадника мчатся.
Нет-нет, лучше ещё поспать. Прикрыв веки, опустив ресницы…
«Гиви, Гиви, ты всё-таки Иван»
Дочь я рожала в Горьком. А сына в Нижнем Новгороде.
1992 ГОД. ТОГДА Я НАПИСАЛА ПОЭМУ «РУСЛО МЕЖДУНОЖЬЯ»
Поэма слабая. Неровная. Я её перепишу, отредактирую позже. Но одно четверостишье упомяну здесь: «…тело, как молнией стёсано ножиком. Я лишь река, я лишь русло межножья. Вот разрожусь, отдвоюсь, стану мамой, Матерью стану всеобщей, вселенской. В жизнь воплощусь я сыновью. Коленки в тверди я словно упру. Так по-женски, так я по-бабьи кричу. Слышишь, Боже? Если ты слышишь, родись, мой хороший!»
Тема появления дитя, тема материнства открыта в начале двадцатого века. Марией Шкапской. Невероятной силы поэт. Её влияние велико и по сей день. Милая МиЛена Бла! Здравствуй! Нет, я не притягиваю. Объясняю.
Слово «первый», «первая» нужны для спортсмена. Для поэта эти слова лишние. Никогда не хотела стать первой. Непервой. Даже правой. Лучше быть неправой. Это лучше. Ибо страдательно. Я не права. Ну, серьёзно. Меня качало то влево, то вправо. Рвало. Я становилась тощей, весила шестьдесят килограмм. Затем я разъедалась до восьмидесяти, затем снова худела.
Мы никогда не ездили на юг на машине. Всегда цивильно на самолёте летали. Жили в хороших пяти-звёздных отелях. С трёхразовым питанием. С мужем и детьми. Затем с мужем, детьми и внуками. Поэтому, Бла-бла, перейдём к правде. Ты пишешь, что по дороге на юг когда сын был за рулём, мы якобы с дочерью и внуком попали в аварию. У меня двое! И не трожь! Этого я не позволю. Хочешь меня распинать, четвертовать, на кол сажать, в тюрьму, в суд, на плаху. Их не трожь. Езжай в Мексику – правнуков нянчить! Румяных. Чумазых. Чернокожих. Хватит уже по кремниевой долине сына гонять, пора детей нянчить. Пеленать. Качать. Ночей не спать. Это восхитительнее! И это по-женски правильно. Ну, для чего-то тебе была дана твоя плоть. В чем её смысл? В продлении рода. А у тебя что-то зачахло дерево. Поэтому на меня, как на горшок ночной ходишь. Ну, там по маленькому и по большому. Ну, что за такая любовь-ненависть? Ненависть-любовь? Скоро седьмой десяток пойдёт! Старушки так себя не ведут. Они добрые! А мне-то, мне-то сколько годков? А ровно, как тебе! Я – обезьянка твоя!
И не срослись мы с тобой, не сроднились. Разные. Хотя обе дуры.
Ду-у-ры.
Давно бы помирились. Если бы голова работала. Не для себя помириться надо, для дела. Общего. Хватит в шашки играть! Как две бомжихи возле помойки дерёмся за стекло-тару. Ну, мимезис, да, согласна, что не мимесис. Но буква «з» и «с» пишется у Аристотеля одинаково, зигзагообразно. Поэтому хватит про эту «с-с-с». Все предъявы к нему, сердечному. Ошибок у меня – море-океан.. Не знаю, затмение что ли нашло. Южное затмение. У тебя так было?
А вот ещё вспомнила из «Русла», глянь: «Прости меня сынок, за недогляд,
ведь ты же
