Выхожу из больницы и делаю глубокий вдох. Прохладный ветер щиплет мне щеки. Я достаю телефон, чтобы посмотреть, сколько времени, и вижу последнее сообщение.
Ник
Ты завралась, подруга. Заплатишь завтра в пять или будешь подбирать с пола зубы.
У меня во рту не остается слюны. Пытаюсь перечитать сообщение, но оно расплывается – так сильно трясется у меня рука. Он дал мне большой пакет травы, когда я еще была у него на хорошем счету, и сказал, что смогу заплатить, когда у меня будут деньги. Проблема в том, что денег, чтобы с ним расплатиться, у меня так и не появилось, а долги продолжали только расти. Очевидно, у него закончилось терпение.
Я достаю из кармана десятифунтовую бумажку Карин и смотрю, как она трепещет на ветру. Это все деньги, которые у меня есть. Мою зарплату сожрали овердрафт и долг по кредитке. Следующая зарплата мне тоже не поможет, потому что произойдет то же самое: как только деньги появятся на счету, их засосет воронка моего банкротства.
Я вздрагиваю, услышав свое имя, и засовываю бумажку обратно в карман.
Карин проходит мимо меня с улыбкой, крепко прижимая локтем сумку. Интересно, она уже заглянула в кошелек?
– Пока, дорогая! – говорит она, помахав рукой.
– Пока!
Я иду к автобусной остановке, опустив голову, чувствуя, как ветер треплет волосы на голове. Чувство вины вскоре перекрывает зудящий голод, от которого меня начинает тошнить.
Мне не так повезло, как Карин: у меня нет богатых родственников, на которых можно опереться в случае чего, или мужа, который оплачивает половину счетов. Я принадлежу к тем представителям рабочего класса, которым достаточно один раз оступиться, чтобы развалилась вся их жизнь, которым приходится до конца своих дней расплачиваться за одну-единственную ошибку. Я думаю о докторе Джонс, которая приезжает на работу на своем «Мерседесе» и до недавнего времени носила на безымянном пальце бриллиантовое обручальное кольцо, и глотаю обиду.
Наверное, им тоже нужны эти деньги. Но мне они нужны больше.
У меня так сильно начинает урчать в животе, что я отвлекаюсь от своих мыслей. Достаю из-за уха сигарету и закуриваю, чтобы обмануть голод. В кебабной по дороге куплю картошку фри.
За тебя, Карин.
Но внутри набухает чувство вины. Я вспоминаю доброжелательную улыбку, которой она встретила меня, когда я села рядом. Она и не подозревала, что последнее, чего я заслуживаю, – это доброты. Заставляю себя идти дальше, затягиваясь сигаретой, и пытаюсь игнорировать голос ма, который шипит мне в уши.
Жадина Мэггот.
Открываю дверь и захожу в свою пустую квартиру.
Каждый звук эхом отражается от голых деревянных полов и углов. На стенах никаких картин или рамок с фотографиями, на встроенных полках – ни одной книги. Остались только кресло, повернутое к окнам от пола до потолка, и самый дешевый телевизор, который я только смогла найти в комиссионке, куда пришла продать свою плазму. В спальне то же самое: матрас на полу и моя одежда, сложенная стопками у стены.
Я загнала все, что не было прибито к полу: диван, оттоманку, каждую книгу от дешевых изданий в мягких обложках до экземпляров с автографами авторов, которые были так дороги бывшему. Когда начали приходить счета на погашение долга и меня все сильнее затягивало в банкротство, мне нужно было все до последнего пенни, чтобы платить за квартиру. Но я выиграла всего пару месяцев; с тех пор прошло много времени.
Я вылезаю из мокрой куртки и собираюсь повесить ее на вешалку, пока не вспоминаю, что продала ее кому-то в интернете за пятнадцать фунтов, которых не хватило даже на день. Я вешаю куртку на дверь спальни, пытаясь не замечать эха своих шагов в пустой комнате, и с тяжелым вздохом опускаюсь в кресло.
Отсюда мне виден весь Рэдвуд: широкое пространство огоньков, мигающих под навесом из темных туч. Сижу так какое-то время, думая о том, что за жизнь ведут люди за другими окнами. Довольны ли они ею или, может быть, как я, смотрят в свои окна и пытаются угадать что-то о жизни других, надеясь, что их собственная когда-нибудь наладится. Мы с Дэном сидели вот так и смотрели на город вместе. Пили вино, курили траву, и вечер обычно заканчивался сексом на диване, а потом на полу. Нам было хорошо.
Подпрыгиваю от громкого стука в дверь. Сердце у меня сжимается, как кулак, отдаваясь дрожью боли в руке.
– Марго, я видел, как ты вошла. Открой дверь.
Дэн. Он, наверное, ждал напротив дома, пока я вернусь. Я сижу не шевелясь, слушая, как он колотит в дверь, и думаю, догадался ли он уже, где все его вещи. Надеюсь, меня здесь не будет, когда он узнает.
– Ладно, можешь меня игнорировать. Но суд тебе проигнорировать не удастся, когда тебя вызовут. Это последнее письмо от моего адвоката, последняя возможность отдать мои вещи, Марго. У тебя было гребаных шесть месяцев!
Он подсовывает под дверь конверт, и я сижу не дыша, как будто он может почувствовать малейшее движение. Он уходит, а я еще долго смотрю на конверт, как будто он все еще здесь, ждет, когда я расслаблюсь. Наконец вытираю слезы с лица и снова поворачиваюсь к окну, положив руку на маленькую жизнь, которая растет у меня внутри. Которую поселил туда Ник.
В первый раз это случилось, когда он просто пришел отдать мне траву. Я покупала у него каждый раз, когда Дэн уезжал в свои долгие командировки и мне становилось одиноко. Трава заглушала мою грусть, и прикосновения Ника подпитывали мою потребность быть желанной. Если бы только я не предложила ему остаться тем вечером и выкурить со мной косяк, чтобы не поддаться чувству одиночества. За этим последовал ленивый трах, в медленном монотонном ритме, который закончился его угрюмым мычанием. После этого он перекатился с меня на спину и сразу уснул. Через три часа он проснулся, засунул траву себе в карман и тихонько вышел за дверь, не сказав мне ни слова и оставив в еще большем одиночестве. Но мне недолго пришлось горевать; Дэн вернулся из поездки раньше времени и застал Ника в дверях с расстегнутой ширинкой. Мы с Ником регулярно этим занимались, пока не пришел конец его щедрости, а я не обнаружила, что у меня задержка месячных.
Сначала я решила делать аборт. Во мне мало материнского: я эгоистичная, безответственная, да и ма не была особенно хорошим примером. Но чем больше мир у меня забирал, тем сильнее мне начинало казаться, что эта беременность, может быть, единственное, что действительно принадлежит только мне.
Но блин, что же мне теперь делать?
Я иду в спальню. Там, в маленькой деревянной шкатулке для драгоценностей, я храню свои запасы. Я раскладываю инструментарий на кровати: шарик травы, табак, бумагу и мельницу с блестящим листом марихуаны на крышке – половина стразов уже отвалилась. Запах такой сильный, что у меня начинают слезиться глаза. В шкатулке лежит кое-что еще, я совсем забыла, что его туда спрятала.
Это полароидный снимок нас с Дэном. Его сделал старый друг летним днем в парке. Мы залиты солнцем, улыбаемся. Тогда я думала, что наконец-то жизнь наладилась. Хороший мужчина рядом, классная квартира, надежный двойной доход. Чтобы вернуть меня туда, где мне и место, потребовалось всего лишь расстаться с парнем и пару месяцев не выплачивать кредит с высоким процентом. Мне нужно было съехать из квартиры, а не Дэну, мы оба понимали, что я одна не потяну такую арендную плату, но я отчаянно цеплялась за жизнь, которую вела, и меня приводила в ужас мысль о том, где я могу оказаться.
