операций.
Сделав достаточно для своей легенды, я посмотрел вечерний выпуск новостей CBS и вышел из офиса, чувствуя себя человеком после хорошо выполненной работы. Задача по созданию прикрытия была выполнена. Впереди была рутинная работа оперативного сотрудника.
Как и другие корреспонденты бюро ТАСС, я держал свою машину в подземном гараже на улице G, в ста метрах от здания Национальной прессы. Четырнадцать дней подряд меня неотступно преследовала сторожевая машина ФБР, серебристо-серая "Шевроле Импала", — хвост появлялся, когда я утром садился в машину, и следовал за мной весь день, куда бы я ни пошел.
куда бы я ни поехал. Мне казалось вполне естественным, что в Москве работает крупная сеть ЦРУ, а в Вашингтоне за мной следит машина ФБР. Я не видел ничего плохого в конкуренции спецслужб, если она не выходила за рамки приличий.
Пока что они следили за моей машиной, а не за мной. Когда я приезжал куда-нибудь или заходил в магазин, наблюдатели оставались в машине и терпеливо ждали, когда я выйду. Это стандартная процедура на ранних этапах контрразведывательной операции, когда наблюдатели изучают места, которые посещает шпион. На следующем этапе ФБР, по логике вещей, должно было начать выискивать мои контакты, и тогда агенты должны были бы следовать за мной не только в машине, но и пешком. Пока же я пользовался значительной свободой действий.
В тот вечер "Импала" ФБР стояла метрах в пятидесяти от въезда в гараж, и я направился прямо к ней. Увидев меня, водитель сразу же пригнулся. Другой агент на переднем сиденье задержался, но тяжелая рука его напарника тут же опустилась на его голову и засунула ее под приборную панель, за пределы моего зрения.
Демонстративное наблюдение продолжалось. Тем лучше, подумал я, входя в универмаг Hecht's, занимающий целый квартал G Street от 13-й до 12-й улиц.
То, что я сделал дальше, противоречило всем заповедям разведки. Согласно доктрине, которую преподают в Академии разведки, демонстративное наблюдение предназначено для оказания психологического давления на объект. Оно может сопровождаться всевозможными провокациями разной степени жесткости. В подобных ситуациях, по советам опытных разведчиков, разумнее всего не искушать судьбу, а спрятаться в офисе, квартире или где-нибудь еще — и поскорее.
Но, как мне казалось, эта теория была сущей ерундой. С моей точки зрения, важно было то, что мои кураторы из ФБР знали, что я знаю о них, и, по всей вероятности, были уверены, что в сложившихся обстоятельствах и без традиционного маршрутного теста, позволяющего стряхнуть их с хвоста, я никогда не совершу ничего необдуманного.
Я купил себе галстук и поднялся наверх, в отдел нижнего белья. Не то чтобы я был увлечен нижним бельем, — мне нужен был телефон-автомат, расположенный в неприметном месте, которое нельзя было заметить издалека. В шпионаже такое место называется "мертвой зоной". Весь день был лишь прелюдией к предстоящему телефонному звонку. Я набрал номер, опустил в щель четвертак и, немного волнуясь, стал ждать.
"Здравствуйте", — сказал мужской голос.
"Bonjour, monsieur", — сказал я. "Puis-je parler avec Madame Barber. Je suis un journaliste sovietique."
"Bien sur", — ответил мужчина. "Вы говорите по-английски?" "Конечно".
"Тогда подождите секунду".
Мое сердце учащенно забилось. Предстоящие несколько минут будут иметь решающее значение. Первый разговор с собеседником всегда самый важный. Через несколько секунд я услышал мягкий женский голос с легким иностранным акцентом.
И снова я говорил о том, что мне поручено написать большую статью о взаимоотношениях в треугольнике СССР-США-Франция, что от этой статьи зависит моя карьера, что мне хотелось бы услышать обоснованное мнение Филлис и что в обмен на это я готов проконсультировать ее по любому интересующему ее аспекту советско-американских отношений.
Я сбился со счета, сколько раз мне приходилось рассказывать эту пряжу, свою "легенду". По-моему, это звучало так глупо, что иногда хотелось, чтобы земля меня проглотила. Слава Богу, американцы относились к прессе серьезно.
"Когда вам нужен ответ?" — спросила Филлис. спросила Филлис.
"Вчера", — соврал я.
"Жаль. Я бы хотел немного подумать. Но раз уж вы так торопитесь, то вот".
Она начала рассказывать о новых тенденциях во внешней политике СССР, о динамизме нового советского лидера, о традиционных подозрениях Запада относительно намерений Кремля. Я слушал — не слова, а музыку ее голоса. Да, в тот момент мне казалось, что приемник играет в моем ухе волшебную музыку.
Во-первых, она не велела мне прыгать в озеро. Во-вторых, была надежда на продолжение контакта. В-третьих, я разговаривал по телефону всего пару минут. Даже если бы за мной следили в отделе нижнего белья, ФБР просто не хватило бы времени, чтобы выяснить, с кем я разговариваю.
Я горячо поблагодарил ее, пообещал пригласить на обед за ее неоценимый вклад, положил трубку и в прекрасном настроении пошел в гараж.
Включил свою любимую радиостанцию и резко нажал на газ. Я промчался по пустой 14-й улице, свернул на шоссе Ширли и поехал домой.
За окном машины проносились теплые огни ночного города. Американцы отдыхали после тяжелого дня. Воздух был приятным и свежим. Вездесущая "Импала" была прямо за мной, что подтверждали периодические взгляды в зеркало заднего вида.
Боже мой, только представь, какая пропасть нас разделяет, подумал я об агентах у меня на хвосте. Но что делать, когда никто не хочет сдаваться?
Я ничего не имел против американцев. Более того, они мне очень нравились. В отличие от других советских граждан, впервые приехавших в США, я не был ошеломлен видом американских супермаркетов, автомобилей и даже предметов роскоши, периодически выставляемых на всеобщее обозрение. Я приехал в Америку психологически подготовленным к натиску ее материального изобилия. Но что меня действительно поразило, так это приветливость американцев, их готовность помочь, простить и забыть. Причем эти черты не были напускными, не раздувались пропагандой, они казались естественными.
Большое впечатление на меня произвел и американский патриотизм, идущий из глубины души, а не навязанный сверху. Власть предержащие не пытались заставить граждан любить свою страну и с уважением относиться к национальным символам. Меня очень тронуло, что на многих американских домах вывешен государственный флаг — обычай, немыслимый в Советском Союзе.
"Папа, а почему американцы так любят свою страну?" — спросил меня однажды мой четырехлетний сын.
"Потому что они построили эту страну для себя", — ответил я, немало удивленный тем, что даже маленький ребенок способен разглядеть американский патриотизм.
"А для кого мы строим Советский Союз?"
хотел бы я знать.
ФБРовская "Импала" проводила мой "Шевроле" до самой двери моего дома.
На следующий день, после некоторых колебаний, я решил сообщить о своем новом контакте и отправился
