На потолке, по углам висели внушительные узоры паутины, на печке — сажа. Огромный, самодовольный чёрный кот, беззаботно лежащий на нагретом солнцем подоконнике, неподвижно, сквозь зажмуренные от какого-то своего кошачьего кайфа глаза, созерцал свою пожилую хозяйку, усатого военного и смело бегающих по кухне кур. В углу, на немало узорчатых деревянных полках стоял богатый иконостас. Иконы были очень старые, страшно было подумать какого века, зачастую просто потемневшие от времени. Но, тот нереальный свет, что иконописец когда-то вложил в них, со временем не увядал ничуть.
Усатый их завороженно разглядывал: Спас Нерукотворный, Святой Власий, Параскева Пятница, даже собакоголовый Святой Христофор, а особенно много было образов Богородицы — Донская, Казанская, Нечаянная Радость, Благодатное Небо и Неувядаемый Цвет.
На столе стояла большая бутыль мутного самогона и две хрустальные рюмочки. Щедро усыпанная резным орнаментом деревянная кухонная утварь через край была полна яствами: в большой чаше в виде утицы была горой навалена кутья, в затейливо узорчатых тарелках лежало тонко нарезанное сало и конская колбаса, а в большой кастрюле в виде солнца лежали яйца. Вся посуда была весьма искусной работы, будто из краеведческого музея.
Старушка с военным, не чокаясь, махнули по рюмочке. Полковник строго смотрел на колдунью, а та в притворном смущении чуть заметно улыбалась.
— Удивительная ты женщина, Пелагея Егоровна! С чертями дружбу водишь, с мёртвыми, да с самим Люцифером16 «в тесных» и, при всём при этом — иконостас у тебя какой! Говорят, по твою душу всё барыги ходят, большие деньги за иконы сулят, а ты всех с матюгами за ворота. Ещё говаривают, что как раз по этому поводу тобой братва интересовалась — угрожала, грубила, но почему-то скоро эти молодые сильные мужчины при загадочных обстоятельствах скончались…
— Да чего только люди не говорят…
— Да, чёрт с ними, с псами шелудивыми — гореть им в аду ясным пламенем! Лучше расскажи по какому поводу застолье? Уж не свадьба ли на селе намечается? Чует моё сердце, что тут мёртвые неспокойны, видимо мор грядет. Рассказывай, чьи души умасливаем? По какому поводу пир?
— Да что ты, Ваня! Это ж я для тебя, да солдатиков твоих стараюсь. Я, знаешь ли, очень люблю военных — такие все усатые, статные! Мундиры красивые! Руки такие надёжные — к смертоубийству привыкшие! Хромовые сапоги — а в них кровищи по колено, хоть портянки выжимай. Страсть как мне всё это нравится!
— Да, десантура — есть десантура! Чечня, Афган… Тут нечего сказать!
— Вели им топить баню — пущай отмоются, да веди сюды! — непристойно облизнув губы бормотала старуха.
— Да уймись, старая!
— Начнём с того молоденького, конопатого.
— Побойся Бога, распутница! Они-ж семейные люди, добрые христиане!
Ведьма закатила глаза наверх: «Убивцы, да ещё и богобоязненные… То что надо! Они всегда так недолго, но отчаянно борются с соблазном, а потом, так лихо придаются разврату!» — А помнишь сколько раз ты, семейный человек, добрый христианин со мною грешной в лазоревом саду встречал рассветы?
— Я помню. К делу, ведьма. Я хочу знать, что здесь происходит? — сердито нахмурившись процедил полковник.
— Да, грядёт мор. Неурожай, падёж скота и многие беды, а потому нужно задобрить духов плодородия, не то — всё живое на земле просто погибнет. Ты же знаешь — это не моя прихоть. Это всё змеиная царица с подземными королями: они требуют от нас должного, не больше не меньше. Ночью тут повсюду, во плоти и смраде бродили мёртвые. Я уже сотворила надлежащие заклятия: всё оросила родниковой водой и окурила травами, а теперь надобно восславить духов плодородия и пора приступать к священнодействию. И не тяп-ляп, а строго по научению самой природы, тут никакой имитации быть не может.
— И что ты предлагаешь? Отдать тебе, нечестивице, свою дивизию?
— Да. Под моё командование. Для трудов праведных на ниве первобытной любви.
— Ишь чего захотела?! Чтобы русские десантники участвовали в богомерзких языческих обрядах? А как же их бессмертные души? Об них ты подумала? Что? — Прямиком в ад? Ты хочешь чтобы я сам их повёл в пекло? Ты этого жаждешь? Нет уж, уволь! Дорога в ад и без того устлана полковничьими да генеральскими кителями, да ещё архиерейскими мантиями и коронами царскими до кучи. Но я честь мундира не опорочу, так и знай!
Тут глаза старухи сделались вдруг недобрыми, а лицо приняло на редкость строгий вид: «Я тебе не Папа Римский и даже не Протопоп Аввакум. Я — потомственная ведьма и уж что-что, а обрядовую часть ритуала мы храним в изначально девственной чистоте и красоте!» — проговорила она тоном, не терпящим возражений.
Иван демонстративно вытащил из кобуры пистолет Макарова и, как бы невзначай, направил на ведьму.
— Вели солдатушкам топить баню! Да поскорей! — строго, но сквозь улыбку в три с половиной зуба и весёлый смех, встав из-за стола сказала ведьма. — А мне надо чуток примарафетиться. Я мигом! — она проворно шмыгнула в другую комнату и тут же вместо сгорбленной старухи явилась молодая рыжеволосая девушка исключительной красоты в легоньком, почти прозрачном платье.
Полковник в смущении отводил от неё взгляд. Она же, не спеша, подошла к Ивану и опустила руки ему на плечи: «Блажен тот, кто готов отдать не только тело, но и душу свою за ближнего. Да не убоится тот гиены огненной!» — шептала она ему на ухо, а тот всё старался от неё отстраниться, но, вскоре собрался с духом и поднял на неё глаза.
— В Царя Небесного веруешь? Духа Святаго принимаешь? Господа и Спасителя нашего Иисуса Христа распятого за нас и воскресшего в третий день по Писанию признаешь за Бога Живого? Ответь мне! — насупив брови и трижды перекрестившись строго вопрошал полковник.
— Верую, Ваня, крепко верую! И во Царя Небесного и в Духа Святаго, и во Христа и Богородицу, и в Сатану со Дьяволами и в чёрную магию.
— Я — воин Христов! Тебе меня не перехитрить! Целуй Святое распятие, ведьма! Целуй, а не то пристрелю из пистолета! — резко вскочив и подставив ей под нос свой нательный крестик заорал полковник.
Красавица поцеловала крестик и, не отрываясь, смотрела на него. Этот её взгляд просто-напросто обескуражил престарелого вояку: он был поражён — это был взгляд ребёнка. Она светилась изнутри неподдельной, всепонимающей и всепрощающей, по-ангельски чистой Любовью. Любовью, не требующей взаимности, Любовью вопреки и наперекор всему.
Полковник безнадёжно пропал в этом удивительном небесно-голубом океане глаз.
— Я люблю тебя Ваня! Люблю и всегда любила!!!
Тут он её крепко обнял и по его лицу украдкой промелькнула
