смотрел на мертвых, все воротило, тошнило его.
Дурацкое это дело — ему было ехать на контракт.
Он-то понимал теперь и терзался.
Особенно понял, когда, очухавшись после операции, думал, что он на том свете, а медсестры вовсе и не медсестры, а ангелы. Или черти, которые до поры, пока его не выпишут из палаты, прикидываются ангелами. Когда же скажут ему: «Просим покинуть, будьте любезны на контракт далее!» — тогда станут они чертями, каковыми и были на самом деле. Старый до женского полу был устойчив, как сам думал. Был он мужичонкой неприглядным, и оттого шустрые прохиндейские женщины на него сразу внимания не обращали. А не обращая, глядели на него, Андрюху Карамзина, мужика тридцати семи лет, снисходительно.
Все и всем прощал Андрюха Старый. И даже, что его всегда отправляли за пивом и он всегда оставался крайним. Вот хоть и с Маликой. Попробовала бы она так сказать Тимохе или Макогонову. Хо-хо! Макогонову. Во, человечище! Боязнь, а не человечище! Боязнь для чужих. Малика — чужая. Все тут чужие. И они, солдаты, для всех тут чужие. Чужие чужим — чужие. Вообще-то он против был, чтобы Малику взрывали. Теперь она с обожженной рожей. Чеченка, «разведенка» — кому она нужна?
Наелся Старый и развалился, локтем подпер щеку, стал думать: вот ему ехать надо. Можно Тимоху спросить, можно еще кого-нибудь из комендантских. Народ мотается из Грозного и обратно. Конечно, можно на вертушке из Ханкалы до Моздока, но это день, два, а то и три терять. Знаем, плавали. Ханкала — пластилиновая страна.
«Надо бы спросить Малику про такси», — подумал Старый.
— Малика, — позвал Старый. Та подошла, руки обтерла тряпкой.
— Ай, Андрюша?
— Малика, такси бы мне. Заплачу, не обижу.
— Знаю, Андрюша, ты честный, — Малика стразу стала не чужой, как будто своей. — Такси, короче, есть. Мой сосед, а его брат хороший таксист. Он до войны, короче, был таксистом. Куда тебе надо будет ехать?
— До Минвод, — выдохнул Старый, — дней через десять. И сколько денег захотят? Я много не смогу.
— Ты честный, Андрюша. Правильно. Нужно к людям с душой.
— Ладно, Малика, — отчего-то занервничал Старый: «Тимоха наверняка присоветует дешевле и надежней. Да нет, не станет Малика подставляться». — Зайду как-нибудь. Ты покумекай. Сколько денег за пиво?
— Сто пятьдесят, короче, за все.
Старый отсчитал.
— На, двести. Оставь.
И пошел. Малика спрятала деньги и, выйдя за солдатом из вагончика, смотрела ему вслед обожженными глазами без ресниц. Под ногами крутилась кошка. Малика бросила кошке недоеденное со стола. Так постояла и вошла в кафе, прошла на кухню и стала замешивать тесто для мантов.
Стукнула дверь. Широкая тень заслонила проход.
— Здравствуй, дыдык хейла, Малика.
Женщина вздрогнула от этого голоса. Тяжелый голос, неприятный. В проходе стоял высокий чернявый парень в военной форме с автоматом. Он смотрел на Малику строго и властно, как смотрят на женщин мужчины на Кавказе.
— Дыдык хейла, Жевлади.
— Не зови меня по имени, дура. Как меня зовут, знаешь?
— Знаю.
— Что хотел этот?
— Такси.
— Такси?
В расположении, где жили саперы, жарили мясо. Нажарили целую сковороду. Все сели к столу, застучали вилками, резали мясо ножами, рвали зубами. Позвали и Андрюху:
— Иди, Старый. Мясо. Свежатина.
Подумал Старый, что свежего мяса можно поесть, хоть и сыт уже. Стал класть куски в рот и жевать. Жевалось. Мягкое мясо было, прожарилось.
Молча едят, вдумчиво.
— Откуда продукт? — спросил Старый.
На него посмотрели. И дальше едят.
Один обтер рот и говорит:
— С того мешка взяли. Казак с ляжки срезал. От дерьма отмыли. Не пахнет?
Народ стал дружно отвечать:
— Не-а.
— Совсем и не воняет.
— Ароматное.
— А чего добру пропадать?
Как Старый повалился из-за стола, да как блеванул себе на ботинки, так сразу и заржал народ. Гоготали. Хлопали Старого по плечам, спине, еще мяса совали под нос. Воротит Старого. А и смешно тоже стало — эк его развели.
— Сволочи.
— Га-га-га!
— Го-го-го!
— С ля-ашки-и-и!
— Дураки, — кричит Андрюха, — зачем мешок приперли в комендатуру?
— Прокурорские сказали. Да выкинули уже. Ох, Старый. Прокурорские посмотрели и сказали — чего вы это дерьмо приволокли?
— Ха-ха. Ну, Старый, лошара. Собрался домой-то?
«Собрался, — подумал Андрюха. — Эх!.. Я ж забыл. Надо бы с ротным насчет денег пообщаться».
Новый ротный по фамилии Дубинский был человек.
До него ротным был Вася, тезка Макогонова. Вася был увалень. Васе все прощалось. Когда Жору с Тимуром рвануло на Первомайке, Вася и опростоволосился. Жорику ноги по яйца оторвало, Тимура тоже ничего себе нахлобучило. Вася с камеркой был, стал снимать на видео. Приехал комендант. Вечером в новостях показали кровищу на асфальте и коменданта Удава матерящегося смертным матом. Все на Васю — гад, продал кассету журналистам! Вася клялся, что не продавал, так отдал. Дурак, сказали, дурак, что не продал, а так отдал! Удав же пообещал сгноить дуракастого ротного. Когда пришел новый ротный, Вася никак не мог рассчитаться как матответственный: ходил, ныл, что его подставили. Но, в общем-то, Вася был не трус. Увалень, но не трус. Вася даже к «первым номерам» подходил на маршруте. «Первый номер» — смертник. Так всякий грозненский сапер скажет и не ошибется. Журналистам, когда они идут с саперами, говорят: от «первого номера» держитесь подальше. Если рванет, то в асфальт мордой, мордой. Еще и «вторые номера» — смертники. Многие из взвода Старого погибли — все «первые и вторые номера».
Лежал Старый в палатке, пальцами шевелил на ногах и думал о ротном, про свои деньги, что заработать заработал, но никак получить не мог. А еще о том, кто и как воюет, думал.
Вот, к примеру, не все воюют…
Одни парятся весь контракт в тылу в Ханкале: и офицеры, и разные солдаты. Там можно даже орден по легкому заработать. И вот, значит, считается, что столько-то народу было в Чечне. Его спросят — ты где воевал? Он, тот, — в Чечне! Уважуха. А никто не знает, что тот так себе воевал — сидел и делал серьезный вид, когда прилетали генералы из штабов. Он два года там просидел — два раза скатался с колонной в Грозный или Гудермес. И получил орден. Ну ладно. В Аргуне, например, кантовался человек. А кем? Тут другая заковырина: финансистом служил или зампотылом, или связистом, или минометчиком. Везде ж комендатуры. Комендатуры — это крепости; в крепости можно долго служить и не тужить, если не вылезать за ворота. Можно орден получить. Но не факт. Тем, кто в Ханкале не тужит, орден получить проще — ближе к кассе. Ну, ладно, топаем к разведке и саперам. Так где, где
