но хочу ему следовать. Думаю, это будет для меня замечательной практикой».
Он был явно взволнован. Он ожидал от меня слов наподобие: «Давай, делай всё по-своему. Но я не буду в этом участвовать».
Весь следующий год я строил наш зал для медитации в Бодхиньяне, укладывая желтовато-розовые кирпичи в бежевый раствор. Мы выбрали кирпич, потому что он недорого стоил, но при этом постройки из него смотрелись хорошо. В нём было что-то по-настоящему земное. Я уложил много, очень много кирпичей.
Кирпичик за кирпичиком – я не просто говорил о том, что нужно отпустить. Я действительно это делал! Я строил то, что считал крайне посредственным. Но это не имело значения. Кирпичик за кирпичиком я понял, что совершенно не обязательно делать что-то так, как вы считаете нужным. Главное – сделать это с максимально возможной доброжелательностью. Я построил этот урок внутри себя таким же образом, каким построил зал для медитации.
Примерно за полгода до своего инсульта, прежде чем отправить меня в Перт, Аджан Чаа сказал: «Я создал много монастырей. Но я создал не так уж много монахов. Самое главное – это создавать людей. Не храмы». Когда он говорил это, его голос и лицо были весьма торжественными.
Я до сих пор считаю, что тот способ строительства зала для медитации, который предлагал я, был лучше. Но во всём, что мы делаем, мы всегда должны ставить на первое место людей, а не свои представления о правильном и неправильном. Свечи, благовония, цветы. Доброжелательным можно быть всегда.
5
Тут ничего нет
В 1973 году, когда я впервые решил стать монахом, я был школьным учителем и мне не хотелось бросать своих учеников и коллег на произвол судьбы. Потому я решил дождаться окончания учебного года, а сразу после этого уехать в Таиланд, побриться наголо и как можно скорее получить монашеское посвящение. Но, как говорится, хорошего монаха (особенно весьма целеустремлённого) не удержишь. Перед началом учебного дня, в унылых английских утренних сумерках, я на мотоцикле мчался в тайский храм в Лондоне, чтобы принять участие в утреннем чантинге. Чаще всего получалось так, что я будил тамошних монахов. Я слышал, как они, пошатываясь, спросонья бормотали себе под нос: «О нет, снова этот парень. Что ему вообще неймётся?».
Большинство моих знакомых отнеслись к моей идее крайне скептически. Монах? В Таиланде? Не может быть! Ты точно это не выдержишь! Поживём – увидим. Ты обязательно вернёшься. К сожалению, большинство этих людей сейчас уже умерли, и я не могу сказать им: «Ну, я же вам говорил».
Я начал с того, что стал монахом-послушником в Бангкоке. Первые несколько ночей после моего посвящения меня преследовал один и тот же повторяющийся кошмар: мне снилось, что я больше не монах. Вы и представить себе не можете мои облегчение и радость, которые я испытывал каждый раз, когда просыпался, видел своё монашеское одеяние и понимал, что это был всего лишь сон.
Как я мог быть настолько уверен в правильности выбора этого пути? Что побудило меня, учёного с высшим образованием из абсолютно светской среды, вступить на него? Ведь и моя семья не имела никакого отношения к буддизму.
Большинству из нас тут, на Западе, трудно принять реальность перерождений и причинно-следственную связь каммы. Но я абсолютно уверен, что моё непреодолимое влечение к буддизму происходит от моей связи с ним в моих прошлых жизнях. Камма заставила меня побрить голову и дорожить этими одеждами.
Примерно через шесть или восемь недель после моего посвящения в послушники в Бангкоке я встретил там группу монахов, выглядевших крайне потрёпанными, если не сказать замызганными. Они приехали в город, чтобы утрясти проблемы, связанные с их визами. Вскоре я узнал, что это были лесные монахи. Будучи рождённым в приличном английском доме, где нас заставляли мыть за ушами и носить накрахмаленную одежду, я, естественно, был очарован. Среди этой группы лесных монахов был и Аджан Сумедхо, американский монах лет на двадцать старше меня. Я представился ему и спросил, как он смог стать таким восхитительно неопрятным. В ответ он пригласил меня поехать с ними в Ват Па Понг, чтобы встретиться с его учителем Аджаном Чаа.
На ночном поезде мы переехали из Бангкока в какое-то захолустье на северо-востоке Таиланда и наконец прибыли к воротам монастыря. Моё первое впечатление от Аджана Чаа было весьма неблагоприятным, я был совершенно не в восторге. Когда мы встретились, он делал гору из папье-маше в память о недавно скончавшейся матери. Я до сих пор не понимаю логики этого странного действа. Гора из папье-маше? Почему именно она? Но отпугнуло меня не это. Несколько позже, в рамках празднования, мы принялись за плетение корзин из травы. Аджан Чаа подошёл и похвалил мои усилия. Я огляделся по сторонам. Моя корзина оставляла желать много лучшего, особенно по сравнению с тем, что сделали другие. У меня возникло устойчивое ощущение, что Аджан Чаа пытается мне понравиться с помощью заискивания и лести. Да этот парень обыкновенный мошенник! Примерно так я тогда подумал.
Так что же заставило меня изменить своё мнение? Это была интересная история. Другой монах-послушник, Гэри из Лос-Анджелеса, через переводчика задавал Аджану Чаа вопросы. Я был неподалёку и мог слышать их разговор. И тут стало происходить что-то странное. Аджан Чаа давал ответы, которые не имели никакого отношения к вопросам, которые задавал Гэри. Зато его ответы прекрасно соответствовали тем вопросам, которые мысленно задавал Аджану Чаа я сам.
Сначала я подумал, что эти кажущиеся сеансом телепатии вопросы и ответы были совершенно случайными совпадениями. Но, по мере того как это продолжалось, моему привыкшему к научному анализу уму становилось всё труднее отмахиваться от ситуации как от какой-то случайности. Я продолжал мысленно задавать вопросы, а Аджан Чаа продолжал на них отвечать. Это было чем-то сверхъестественным – одновременно жутким и чудесным – и продолжалось не менее десяти минут. Гэри, который думал, что Аджан Чаа попросту игнорирует его вопросы, был изрядно озадачен.
Это было захватывающее крайне убедительное представление. Я спросил у него, могу ли я остаться, и Аджан Чаа ответил: «Да». Так начался долгий период моего обучения у него. Я переехал в свою маленькую хижину вместе со своей одеждой, чашей для сбора подаяний и москитной сеткой и включился во вневременную рутину монастырской жизни. Я ходил по тёплым и пыльным песчаным тропинкам по находящейся прямо в джунглях территории монастыря. Каждое утро я вставал ещё до рассвета, чтобы принять участие в общем чантинге и медитации в большом освещённом свечами зале. Я изо всех сил старался хотя бы раз в неделю медитировать на протяжении всей
