Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 85
и продавцов. В изготовлении предметов французской высокой моды участвовали тысячи рабочих, как правило, действующих инкогнито. Для изготовления коллекций от-кутюр требовались специалисты, готовые потратить семь лет на подробное изучение изготовлений только рукавов, юбок или карманов, или же отверстий для пуговиц. Были закройщицы, как Марта, рисовальщики орнаментов, отделочники и декораторы – те, кто специализировался на отделке из бус, вышивке и плетении кружев.
Волшебство одежды творилось трудом, а не взмахом волшебной палочки. И все же несмотря на то, что приходилось работать по многу часов и иметь дело с требовательными клиентами, это был свободный мир ателье, а не рабство в буквальном смысле слова, как в мастерской концлагеря.
Еще несколько лет Марта Фукс проработала в салоне в Братиславе. Из любви к делу и ради хороших денег.
«Не становитесь швеей. Да, это спасло мне жизнь, но там нечего делать – просто сидишь и шьешь», – Гуня Фолькман, урожд. Шторх{26}.
А что же Германия? Неужели она позволит Парижу себя затмить?
Гуня Шторх, работавшая в Германии с конца 1920-х и на протяжении 1930-х годов, собственными глазами видела, как немецкая модная индустрия не только сопротивлялась французскому влиянию, но и встала на сторону дискриминационной и разрушительной политики.
Гуня еще была подростком, когда проделала долгий путь из Кежмарока в Чехословакии до Лейпцига в восточной Германии. Экспресс из Праги мчался среди упорядоченных пейзажей аккуратных городов и тщательно огороженных полей. После Татр этот пейзаж казался таким плоским…
Гуня моментально освоилась в Лейпциге. Ей нравилась атмосфера роскошных театров и оперетт, соблазны больших книжных, показы мод в процветающих бутиках. Она сбросила свои провинциальные наряды и наслаждалась ролью городской девчонки в компании юных друзей.
Дела Гуни процветали, и со временем она открыла собственный бизнес – салон в одной из комнат отцовской квартиры. Когда отец возвращался из небольшой синагоги неподалеку, он подавал клиенткам, ожидающим встречи, очень сладкий лимонный чай. Он всегда сначала сам пробовал чай. А клиентки знали, что при встрече с ним не надо здороваться за руку, потому что он был глубоко религиозным евреем{27}.
Количество клиентов Гуни росло благодаря «сарафанному радио» – все рассказывали друзьям про ее невероятный талант. Она могла пролистать журналы – такие как «Вог», «Мир элегантности», «Дама» – и создать собственные модели. Она рисовала на бумаге от руки, безо всяких инструкций. Когда ее сестра Дора приехала в Лейпциг, она помогала Гуне на последнем этапе работы, то есть с кромкой и сжатием. По задумке, Гуня должна была обучить Дору своему делу, но так и не нашла для этого времени. Дора наслаждалась прекрасной одеждой и восхищалась талантами Гуни – она могла одеть любого, независимо от фигуры.
Гуня создавала одежду, следуя моде. Однако было что-то особенное в каждой сшитой ею вещи. Гуне нравилась независимость, пришедшая с открытием собственного салона. Она расцветала, давая волю воображению в работе над каждым заказом. Ей нравились сложные задачи. И если спустя несколько лет она чувствовала себя измученной шитьем, это было связано с тем, как обращались с ней, но не с ее ремеслом.
Как еврейка из Чехословакии, Гуня сталкивалась с определенными проблемами в Германии. Одной из проблем было привлечение заказчиков. На протяжении пяти лет она обзавелась преданными клиентками – это были богатые жительницы Лейпцига, еврейки и нет, в частности жена верховного судьи. Главная беда была в том, что салон нельзя было рекламировать – у Гуни не было визы, по которой она имела бы право легально работать в Германии. После 1936 года Гуня решила, что пора что-то менять. Она нехотя оставила салон в квартире отца и стала работать у клиентов на дому. Она не только зарабатывала себе на жизнь, но и помогала родным в Кежмароке, высылая им деньги.
В Лейпциге Гуня влюбилась в Натана Фолькмана – красивого, серьезного, образованного и уверенного в себе юношу. Она познакомилась с этой семьей, когда его сестры заказали у нее траурные одежды – на смерть родителей. Натан тоже влюбился в Гуню, но пожениться они не могли. Он был поляком, она – еврейкой. Зарегистрировать такой брак в нацистской бюрократии не представлялось возможным. В какой-то момент Гуня настолько во всем разочаровалась, что уехала обратно в Кежмарок. Но в провинциальном городке ей было душно, и Гуня стала думать, какая легальная лазейка поможет ей вернуться в Германию.
Очевидным ответом был брак по расчету. Брат ее невестки Якоб Винклер согласился помочь в этом деле, и они с Гуней объявили о помолвке. Решение, конечно, было не идеальным, но оно обеспечило Гуне Einreise – временное разрешение на проживание в Германии – и новый чешский паспорт. Она вернулась в Лейпциг. После четырех лет помолвки она вышла за Натана и стала Гуней Фолькман.
Швейное дело на некоторое время отошло на второй план, Гуня брала небольшое количество заказов просто так, для лишних денег. В основном она просто наслаждалась собственным счастьем.
В перспективе заметить знаки надвигающейся беды было легко: неодобрение женской моды, которое было частью более широкой политики по формированию общественного мнения, контролю за индустрией моды, лишению собственности евреев.
Между двумя войнами в Германии случился короткий, но примечательный взрыв эмансипации, выразившийся в моде, феминизме, художественной свободе. Однако сокрушительные экономические трудности стерли блеск свободы самовыражения времен Веймарской республики. Гитлеровская Национал-социалистическая немецкая рабочая партия (НСДАП) предлагала свои альтернативы массовой безработице, страшной инфляции и кризису национальной идентификации. Новый нацистский режим 1930-х годов утверждал, что парижский шик и голливудский вамп унизительны для немецких женщин. Им рекомендовали отбросить высокие каблуки и надеть ботинки, загорать, работая под солнцем, а не наносить бледную пудру.
Свежий и приятный внешний вид поддерживался ради одной-единственной цели – привлечения здорового арийского мужчины для спаривания и размножения. Женщины постарше должны были гордиться своим потомством. Их одежда должна была быть скромнее. Серьезнее. Порядочнее. Пояса надевались для утяжки почтенной фигуры, не для провокационного подчеркивания форм бедер или груди. Пропаганда роли женщин в немецком обществе и их соответствующего имиджа шла повсеместно и непрерывно.
В 1933 году еврейско-немецкая журналистка Белла Фромм записала в своем дневнике объявление Гитлера: «Берлинские женщины должны одеваться лучше всех в Европе. Больше никаких парижских моделей»{28}. В том же году доктор Йозеф Геббельс, рейхсминистр народного просвещения и пропаганды, назначил себя главой «Модного дома». Фромм называла его Deutsches Modeamt[3]. Геббельс прекрасно понимал, как модная индустрия влияет на формирование культуры, он понимал, что это ключ к управлению людьми.
Издания, такие как «Мода» или «Женская точка зрения», которым импонировал нацистский режим, с готовностью приняли и подогнали себя под идеалы
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 85
