посмелее. Одолев робость, они дружно устраивались на отцовских коленях и слушали его рассказы о революционных событиях, о товарищах по борьбе.
С годами стерлись из памяти все бедствия, перенесенные семьей. Но навсегда запала в детское сознание эта мечта о достойной, справедливой жизни. После скитаний по городам (в Брянске отцу отказывали в работе) семья поселилась в Харькове, где Александр Дмитриевич, высококвалифицированный слесарь, наконец-то получил постоянную работу.
Отказывая себе даже в самом необходимом, Морозовы все-таки смогли выполнить наказ деда: Шура поступил учиться в частную школу и через несколько лет, успешно окончив ее, был принят в реальное училище. Учился он отменно и был не по годам самостоятельным.
Впрочем, детство оставалось детством, и летом Саша гонял вместе со всеми тряпичный мяч, бегал купаться на Лопань, а зимой мчался на санях с самых крутых горок.
Ему было десять, когда началась первая мировая война. Маршами солдат, громом барабанов, фронтовыми письмами она все более жестоко напоминала о себе. Войной жили взрослые, в войну играли дети.
Приходя с занятий, Шура принимался пилить и строгать, заготавливая для «армии», которой ребята назначили его командовать, деревянные ружья, пики, сабли, трещотки. Надо было решить, кого определить «пулеметчиком», кого бросить в «кавалерийскую атаку», а кого оставить в «засаде», выбрать среди наиболее смелых девчонок санитарок и медсестер. С мальчишеской увлеченностью слушал он рассказы приезжавших на побывку фронтовиков, раненых солдат из развернутого по соседству госпиталя.
Один из записанных им рассказов — Шура назвал его «Фугас» — был даже помещен в издававшемся в реальном училище рукописном журнале.
В Тарасовском переулке, где жили рабочие, детей привычно окликали: Ванька, Манька. Но о морозовском старшом все без исключения — и дети, и взрослые — уважительно: «Шура Морозов сказал…», «Надо спросить у Шуры Морозова…»
Весть о революции рабочие Харькова встретили с радостью. Отец возбужденно рассказывал о последних заводских событиях, о том, как рабочие сами ввели восьмичасовой рабочий день, создали комиссию для пересмотра норм и расценок, как организовали профсоюз металлистов, активно поддержали власть Советов…
То, о чем говорили отец и приходившие к нему товарищи, чем жили в эти дни все рабочие семьи, походило на сбывшийся сон.
В те дни на улицы города выходили демонстранты с большевистскими призывами; «Мир — народам!», «Вся власть Советам!» Над колоннами неслось: «Мы наш, мы новый мир построим…»
Люди, работавшие вместе с отцом на заводе, казались ему самыми смелыми и сильными на свете. И это чувство восхищения позже приведет на завод Александра и других детей Морозова.
А пока здесь работал только отец, и вся большая семья жила на его зарплату.
Бывало, Александр Дмитриевич принесет деньги, выложит на стол, улыбнется:
— Вот получка.
Когда дети засыпали, взрослые усаживались рядом, держали совет, как с толком распределить деньги.
— Время платить за квартиру…
— Отложим на квартиру…
— А это вот на пропитание…
— Правильно… Детям бы обувку справить, пообносились…
— Не получится. Шуре форму надо? Надо. Ну, вот… Пока что Вера доносит Нюрины туфельки, а Шурины ботинки еще сгодятся Мише…
Стараниями хозяйки дома разрешались все семейные заботы и хлопоты. Дети опрятно одеты, хотя одежки на них шиты-перешиты ее руками.
Но было в этом тесноватом доме уютно и спокойно. Каждый из них всегда торопился сюда, чтобы поделиться своими радостями.
Летом 1918 года в Харькове хозяйничали немецкие оккупанты. На поляне, где еще совсем недавно ходили в атаки ребячьи полки, теперь расположились, укрывшись за дощатым забором, кайзеровские солдаты.
Как-то однажды Шура, вернувшись домой, застал мать в слезах. Оказалось, что их куры забрели в расположение немцев.
— Шурик, сынок, сходи к этим антихристам, может, отдадут, — с каким-то отчаянием просила она сына.
Первая реакция — нет, он ни за что не пойдет унижаться. Но эти слезы матери: «…ты же знаешь, сынок, что это для нас».
Превозмог себя, пошел.
Увидев державшегося с достоинством юношу, с кокардой на картузе и в безукоризненно отглаженной форме, часовой поинтересовался, что хочет молодой господин. И тут же сам принялся выгонять кур…
За ужином Екатерина Васильевна живо пересказывала, как Шура вызволял глупых кур из плена.
— Немец, видать, попался добрый, — закончила она.
Александр Дмитриевич слушал молча, хмурился, но при этих словах резко поднялся из-за стола:
— Добрый немец, говоришь?.. Уж куда добрей: кур отдал, а землю нашу взял, как собственную. Хозяином себя чувствует, порядки свои заводит… Дома у себя пусть будет добрым. И не разговаривать с ними надо, а гнать в три шеи с нашей земли, да так, чтобы долго помнили и внукам своим наказали сюда дорогу забыть…
И сейчас он как будто вновь слышит эти гневные слова отца: «Гнать их надо в три шеи с нашей земли…»
…Все дни войны на рабочем столе Александра Александровича Морозова лежал под стеклом чертеж-рисунок коробки перемены передач. Четкие, уверенные линии, строгое и точное расположение на листе, все говорило о высоком мастерстве исполнителя. Это изображение одного из сложнейших узлов танка напоминало ему о давно ушедших, но незабываемых днях 1935 года.
Харьковский завод начал осваивать более совершенный и мощный БТ-7. И тут на испытаниях выяснилось, что прежняя коробка перемены передач не подходит для новой машины: зубья шестерен не выдерживают возросших нагрузок.
Создалось критическое положение, был поставлен вопрос о приостановке производства. В срочном порядке создали две конструкторские группы, одну из них возглавил А. А. Морозов, другую — В. М. Дорошенко.
Срок исчислялся несколькими днями, и группы работали «в режиме сверхперегрузок».
Оба механизма, представленные к испытаниям друзьями-соперниками показали высокую степень надежности, безотказность и отвечали всем заданным требованиям.
Но морозовская коробка перемены передач была, по оценкам специалистов, «гениально проста». Вписываясь в прежние габариты, она не требовала никаких изменений в компоновке машины. Для ее изготовления вполне пригодным оказалось большинство деталей прежней конструкции.
В этой работе как бы сплавились в одно целое качества конструктора и практика, постигшего все тонкости производства.
В неполные пятнадцать лет отец впервые провел его через проходную завода. Определили Морозова-младшего в техническую контору. Взрослое не по годам усердие, ответственность за дело вскоре обратили на себя внимание. Его назначили копировщиком чертежей, а затем и чертежником.
В ту пору не было копировальных и множительных аппаратов, все приходилось делать от руки, и умение это требовалось от каждого работника технической конторы.
По признанию всех, юный чертежник хорошо справлялся с делом. Однако самого Шуру работа вслепую не удовлетворяла: что за деталь изображена на его чертеже, выполненном с таким старанием и тщательностью? Как она работает? Как ее делают? — такие вопросы ставил он перед собой постоянно. А ответа
