качествами. Но ТЮЗ не должен ставить общественно-нулевую пьесу».
Впрочем были и те, кто пьесу внимательно прочел: «Пьеса по теме мало значительна, условно современна и вообще скорее анекдот. Театрально-интересный момент использования радио употреблен здесь по незначительному поводу… Спектакль будет только развлекательным, а посему я возражаю против включения в репертуар».
Протокол собрания — словно реплики героев абсурдистской пьесы.
Вот С. Дрейден сказал, что пьеса безвредна и не страшна, а ему ответил Г. Шевляков: «Так, значит, и не нужна».
То есть по логике выступающего, нужны детскому театру только вредные и страшные пьесы.
Далее Г. Шевляков продолжил: «…пьеса является пьесой без времени и простора, и посему как таковая не представляет ценности для ее включения в репертуар».
Однако, казалось бы, зарубленную пьесу впоследствии все-таки решили включить в тюзовский репертуар.
Зам. зав. ТЮЗа Дальский произнес такие слова: «В свое время я высказывался против этой пьесы по соображениям ее идеологической малоценности. И другие товарищи в Совете ее трактовали как мастерски сделанный анекдот. В настоящее время опыт нам показал, что пьесы с серьезной идеологически-ценной проблематикой темы превышают уровень понимания наших младших зрителей».
То есть наконец-то вспомнили о детях!
«По-видимому, вопрос о репертуаре следует разрешать в зависимости от конкретной обстановки. „Ундервуд“ — единственная пьеса, которая при незначительных литературных изменениях может отвечать уровню понимания малышей. Из нее можно сделать занимательный спектакль».
Постановка «Ундервуда» была для постановщиков глотком свободы, и спектакль получился необыкновенно веселым, праздничным, воздушным…
«Первый раз в жизни я испытал, что такое успех, в ТЮЗе на премьере „Ундервуда“, — вспоминал потом Шварц. — Я был ошеломлен, но запомнил особое послушное оживление зала, наслаждался им. Даже неумолимо строгие друзья мои хвалили. Житков, когда я вышел на вызовы, швырнул в общем шуме, особом, тюзовском, на сцену свою шапку. Я был счастлив».
Премьера спектакля, оглушительный успех был настоящим счастьем для Шварца. Теперь он не просто какой-то там начинающий литератор, он драматург, чья пьеса идет на сцене одного из ведущих театров города. Наконец-то и друзья смотрят на него по-настоящему уважительно, без всякого снисхождения, как на равного им. Счастье! Такое признание — счастье!
Правда, утром, придя в редакцию, Шварц услышал, как коллеги обсуждают текущие дела.
— Да вы с ума сошли! — с улыбкой произнес он, — обсуждайте лучше вчерашний спектакль!
А потом, вспоминал Шварц, «жизнь пошла так, будто никакой премьеры не было. И в моем опыте как будто ничего не прибавилось. За новую пьесу я взялся как за первую — и так всю жизнь».
Но, в отличие от друзей, критики долго не забывали шварцевскую пьесу. Многие яростно обрушились на спектакль. «Мало идейности! Не показана жизнь пионерской организации! Зло здесь выступает куда ярче, чем Добро! Это дезориентирует маленького зрителя!»
Особо ополчились на спектакль «Ленинские искры». Спустя два с половиной года передовая детская газета, поздравляя ТЮЗ с десятилетним юбилеем, ехидно гордилась тем, что это она добилась исключения «Ундервуда» из репертуара театра.
«Автор и театр… искажали сущность пионерской организации. Только решительная критика со страниц газеты „Ленинские искры“, со стороны комсомольских и пионерских организаций и работников народного образования заставили ТЮЗ снять пьесу».
И эти слова прозвучали в праздничной юбилейной статье!
И все-таки Шварц избрал для себя путь советского драматурга. Слишком было велико счастье, пережитое им в стенах ТЮЗа в день премьеры «Ундервуда», чтобы не жаждать повторения тех блаженных минут.
Глава 6
Офицерская ул., 17/9, Английский проспект, 20 — Дмитрий Лихачев
Не много найдется среди наших современников имен, окруженных исключительным почтением, служащих своего рода нравственным ориентиром. Сам я неоднократно слышал, как в ответ на вопрос о том, что такое интеллигенция, те, кто не мог растолковать это не самое простое понятие, произносили в качестве примера имя Дмитрия Сергеевича Лихачева.
«Лихачев — вот что значит интеллигенция».
Валерий Попов, написавший книгу о Лихачеве, вышедшую в серии «Жизнь замечательных людей», предварил ее такими словами: «Много замечательных лиц мелькнуло в бурной истории последних десятилетий. Возникали и исчезали все новые „властители дум“, популярнейшие политики, которые, казалось, вот-вот создадут справедливое общество. Но бесспорная, безупречная истина, ясность идеала связаны в нашем сознании лишь с именем Лихачева. Любому обществу свойственна страстная тоска по человеку, которого можно бы взять за образец и — на этом успокоиться: вовсе не так уж и плохо у нас, есть же у нас… Лихачев! Совестливый, прямой, все понимающий — уж он никакую гадость не пропустит, не побоится и скажет вслух, а вслед за ним воспрянем и мы! В новой нашей истории много героев, но память оставляет из каждой эпохи одного, главного — остальные по разным причинам отпадают: кто оказался слабоват, упал на дистанции, другой, наоборот, слишком небескорыстно преуспел. Выстоял — Лихачев. Именно в нем собралось все лучшее, что ценится нами».
Далеко не все знакомы с трудами Д. С. Лихачева, но имя его остается символом и для тех, кто совершенно ничего не сможет сказать о его научной деятельности.
Ученик Дмитрия Сергеевича, теперь не только ученый, но и признанный писатель, Евгений Водолазкин, в интервью православному журналу «Фома», в обсуждении темы воспитания, вспомнил как раз своего наставника: «У Дмитрия Сергеевича Лихачева было счастливое детство, его очень любили родители, он получил „нежное“ воспитание… Память о счастливом детстве укрывает от многих страшных событий. То, что мир бывает злым, жестоким, любой человек рано или поздно узнает (причем скорее рано, чем поздно — ведь помимо семьи есть же еще детский сад, школа, улица).
Но если у него не было запаса любви в детстве, то, столкнувшись со злом, он подумает, что вся жизнь такова, что ничего другого в ней нет, а значит, и жить незачем. Зачем этот мир, если он так скверно устроен? Но когда за спиной есть опыт счастливого детства, то понимаешь: есть ради чего жить и выживать, есть куда возвращаться».
Водолазкин уверен: именно счастливое детство помогло физически выжить и духовно выстоять Дмитрию Лихачеву, в 22 года оказавшемуся узником Соловецкого лагеря.
Самые теплые, нежные, счастливые воспоминания были связаны у Лихачева с доходным домом на углу Офицерской улицы (д. 17/9) и Прачечного переулка, недалеко от Львиного мостика. Здесь семья Лихачевых сняла пятикомнатную квартиру на втором этаже, когда маленькому Диме было всего несколько лет от роду.
«Мне было два или три года. Я получил в подарок немецкую книжку с очень яркими картинками. Была там сказка о Счастливом Гансе. Одна из иллюстраций — сад, яблоня с крупными красными яблоками, ярко-синее небо. Так радостно было смотреть на эту картинку
