соседям, что я — неблагодарная и прячу от нее еду. Конечно, это было неправдой, просто она уже через десять минут забывала, что завтракала или ужинала. А так-то ела немало, в последний год даже набрала двадцать лишних килограммов.
Врачи говорили: надо поместить бабушку в психоневрологический диспансер, иначе я вскоре вместо нее там окажусь. Но я не смогла так поступить, всё-таки родной человек.
Даже когда я однажды проснулась ночью, а она стоит около моей кровати с кухонным ножом, я знала — на самом деле она плохого не желала, просто приняла меня за мать (перед смертью бабушка часто называла меня ее именем). Правда, всё равно было не по себе — с того времени я прятала острые предметы и перестала спать по ночам.
Не знаю, чем бы это всё закончилось, но вскоре у бабушки случился инсульт: парализовало ноги. Я тогда училась на последнем курсе, занятий уже не было, оставалось дописать ВКР и сдать экзамены.
До сих пор страшно об этом вспоминать. После инсульта бабушка уже почти ничего не понимала, но постоянно стонала, очень громко, днем и ночью, и звала моего отца. Потом ненадолго приходила в себя — иногда даже плакала, просила у меня прощения. Я тоже плакала — так было ее жалко! — и просила прощения у нее.
Уже в то время я начала подавать резюме в «Майер Паблишинг» и выполнять тестовые задания (у меня еще не было диплома, зато был трехлетний опыт работы копирайтером и научные публикации по издательскому делу). Если честно, я тогда плохо соображала, но поступала так, чтоб не сойти с ума. Очень этого боялась. Случись что — ухаживать за мной будет некому. Наверное, по этой же причине я смогла взять себя в руки и защитить ВКР через месяц после смерти бабушки. Правда, когда всё закончилось, я несколько недель почти не выходила из дома.
Задумавшись о прошлом, я не замечаю, как оказываюсь в парке. Начинаю бродить по аллеям и собирать листья — пахучие, чуть влажные, а затем иду к пруду покормить уток.
Около пруда танцует рыжая девушка в легком яблочно-зеленом плаще. Такая хрупкая и нежная — кружится, вскидывая руки к первым лучам солнца, и заразительно смеется. Порой мир может быть таким живым, таким прекрасным, что от восторга перехватывает дыхание, и всё-таки… возможно ли, чтобы человеку всегда хватало лишь самого себя?
Кажется, что этой девушке хватает, но не успеваю я об этом подумать, как вижу: к ней идет молодой мужчина. Приблизившись, подхватывает ее за талию, кружит в воздухе, крепко прижимая к себе. И я осознаю: раньше картинка была неполноценной, а теперь обрела завершенность. Это зрелище настолько совершенное, что его страшно разрушить даже взглядом, даже дыханием, поэтому я опускаю глаза и ухожу.
Вообще-то, я знаю эту девушку — она живет в соседнем доме и училась в моей школе. Мужчину я тоже знаю — он писал диплом у моей бабушки. Я бы хотела рассказать их историю. Жаль, что у меня нет такого таланта, как у Богдана.
Оставляю листья на скамейке и возвращаюсь домой. Выходные проходят в привычных хлопотах: я делаю уборку, закупаю продукты, готовлю еду на несколько дней вперед.
В понедельник и вторник тоже всё спокойно, и даже в среду, день возвращения Майера, ничего ужасного не происходит. Он приезжает в обед, на меня внимания не обращает — быстро проходит в свой кабинет.
Но сердце почему-то всё равно ноет от предчувствия нехорошего.
Глава 4. Палимпсест
Душ, холодное молоко, хлопья, серая юбка, серое небо: утро четверга начинается довольно привычно. Но стоит сесть в такси, как всё идёт наперекосяк.
Окна в машине открыты, со всех сторон продувает, но мне почему-то неудобно попросить водителя их закрыть. Прическа разлохматилась, я замерзла на месяц вперед, и даже Kiss of Fire по радио не может меня согреть.
Выхожу в квартале от офиса, и тут же сквозь густые тучи начинают просачиваться первые капли дождя.
Я достаю зонт, ускоряю шаг и — о, ужас! — подхожу к зданию именно тогда, когда Майер паркует у входа свой «Порше». Хочется раствориться в сыром воздухе прежде, чем он меня заметит, но это невозможно, поэтому я просто замедляю шаг, делая вид, что поправляю спицы у зонта.
Только вот Майер выходит не сразу, и мы сталкиваемся у дверей. Я замечаю на его шикарном черном костюме россыпь маленьких прозрачных капель и чувствую, как терпкий аромат парфюма смешивается с запахом осеннего дождя.
— После обеда — в мой кабинет, — бросает он на ходу, даже не глядя в мою сторону, а затем быстро проходит вперед. Я смотрю ему вслед, и горло будто сжимает невидимая рука. Зачем он меня вызывает? Что ему нужно теперь?
Первую половину дня места себе не нахожу. Работаю с трудом, постоянно щелкая мышкой: «раз-два-три-раз», «раз-два-три-раз». В обед набрасываю плащ, выхожу на улицу и почти час бесцельно брожу по проспекту. Дождь уже перестал, однако сырость заползает под одежду, и я застегиваю плащ на все пуговицы.
Толпы-толпы-толпы людей. Но сейчас здесь лучше, чем в офисе.
Девушка с розовыми волосами. Женщина с тремя маленькими белыми пуделями. Широкоплечий мужчина с бритой головой.
Пожухшая петуния в горшках на уличных фонарях. Банк. Мини-маркет. Маркет. Марк… Марк. Чёрт! Я так надеялась, что он оставит меня в покое на месяц! Видимо, зря.
«После обеда» наступает медленно и мучительно. Наконец, я возвращаюсь назад. Снимаю плащ, мою руки, поднимаюсь наверх и заглядываю в кабинет Майера.
— Я… вы сказали… — кажется, что сердце рухнуло в живот и теперь пульсирует там.
Марк сидит за столом и что-то печатает в ноутбуке. Услышав меня, хмурится и кивает на стул:
— Проходи и присаживайся.
Надо же, в этот раз даже присесть предложил. Это хороший знак или плохой?
Сажусь напротив. Украдкой рассматриваю стол и снова вижу распечатки моей рукописи. Значит, плохой.
— Как продвигается редактура твоей книги? — после этого вопроса Марк подвигает распечатки к себе и начинает постукивать по ним пальцами.
— Э-э-э… продвигается, да, — этот вопрос застал меня врасплох, поэтому приходится врать.
— Хорошо. Перешли мне сейчас то, что уже исправила.
— А-а-а… но… — я теряюсь еще сильнее, — дело в том, что я больше не работаю в Гугл-доке. Теперь у меня всё дома и… если честно, я пока мало что исправила.
— Значит, пришли вечером.
— Но я…
— София. Я жду от тебя текст. Сегодня вечером, — сухо чеканит он. — Всё, свободна.
В одном фильме я слышала, что политики
