несколько вёрст, сбавили ход, чтобы дать коням перевести дух. Их маленький отряд поднялся вершину холма и оттуда им открылся вид на Волхов и Новугород, расположившийся по обе стороны реки. Вдали, окруженное лесной чащобой, спало под туманной дымкой Ильмень-озеро.
Татарин не удержался от ехидных слов:
— Глупый и горячий народ эти новугородцы! Но без батюшки твоего, князя Ярослава, им не прожить! Пожалеют они, что показали вам дорогу, крепкая рука им нужна, чтобы дурь-то из них выбивала!
Александр ответил ему неожиданными словами:
— Выбью я из них эту дурь!
И княжич бросил последний взгляд на детинец Новугорода, на купола собора Святой Софии, затем посмотрел на видневшуюся в стороне крепость, окруженную рвом и валом, защищенную частоколом — Рюриково городище, откуда им пришлось сбежать. Глаза Александра заблестели, губы побелели — он был в ярости.
Отряд беглецов продолжил путь.
В прошлое ушли холодные дожди, превращавшие дни в сумерки, а землю — в мягкую черную кашу, и пришли на земли русские первые морозы. Земля отвердела, покрывшись ледяной коркой. Ветер, дыша холодом, носился по земле, срывая с дерев последние листья и трепля облезший кустарник. Приближалась суровая зима.
Много дней ехали Фёдор и Александр, понуждённые бежать из вольного Новугорода, поднявшего мятеж. Вёл отряд Мусуд, хорошо знавший эти края. Путь их пролегал в стороне от многолюдных торговых путей, по которым ходили купеческие караваны. Опасно было появляться там малочисленному отряду во главе с княжатами, потому как в местах тех любили затаиваться разбойники, да и сами купцы часто не брезговали беззакониями. Проще на борзых конях, не выписывая кругалей по торговой дороге, прямо проехать через чащобы и поля по малоприметным тропам, вдоль речушек, не имеющих названий, не навлекая на головы бед.
Больше всех в этом пути страдал Данила — он был стар и немощен для верховой езды. Старик всё вспоминал о своих сокровищах, в спешке брошенных в Рюриковом городище и беспрестанно вздыхал, убеждая Мусуда и Федора Данилыча, что теперь ему и жизнь не мила.
— Горемычный я, бедовый! — рассуждал он. — Аки трава, растущая под стеною, на которую и солнце не сияет и дождь её не поливает!..
— Ладно тебе, старый, — отвечал на это Мусуд, желая развеять угрюмость в отряде. — Довольно убиваться. Князь наш Ярослав еще проучит этих новугородцев, да и вернёмся мы тогда туда с честию. Ну а в милости своей князь даст тебе множество других книг да свитков, раз они так любы тебе!..
— Ярославова милость — оплот твёрдый, — соглашался Заточник в ответ. — Что чернец, не озарённый милостью княжеской? Богатого человека везде знают — даже в чужом городе, а убогий и в своём городе ходит всеми ненавидимый. Богатый заговорит — все замолчат да вознесут его речь до облаков, а бедный заговорит — все на него закричат, потому что чьи одежды богаты, того и речь чтима. Никто не может соль пригоршнями есть, ни в горе быть разумным, так и я бы сравнялся с пылью дорожною, ежели б князь Ярослав не приголубил под своим крылом!
— И в правду много мудрёных слов знаешь! — посмеивался Федор Данилыч. — Что же ты всё о бедах да горестях? Взять надо было бабу богатую, да и построить дом-хозяйство как принято!
— Зло одно от баб, — сплюнул Заточник. — Что есть баба? Баба — торговка плутовая, людская смута, кощунница бесовая, ослепление уму, заводила всякой злобе! Уж лучше бурого вола в дом ввести, чем жену взять! Ведь вол не говорит, зла не замышляет, а баба, когда её бьешь — бесится, а когда кроток с ней — заносится; в богатстве гордячкой становится, а в бедности других злословит. Червь дерево точит, а баба мужа истощает. Лучше в дырявой ладье плыть, нежели бабе тайну поверять! Железо можно переплавить, а бабу научить нельзя! Баба хуже волка и змеи, и нет на земле ничего лютее женской злобы, из-за жены и Адам был изгнан из Рая!
Слова старца развеселили дружинников:
— А ведь Данила прав, как ни крути! От баб одно зло!
Пройдя по новугородским землям, они вышли к широкой и полноводной реке Волаге близ торговых переправ, где Мусуд рассчитывал пересечь реку на плотах. Но здесь беглецов постигла неудача — первый лёд сковал реку, остановив судоходство, и был еще слишком тонок, чтобы по нему мог пройти человек, не говоря уже о конях. Пришлось им повернуть коней назад и выйти к верховью реки, миновать торговый волок меж Двиной и Волагой, и оказаться в смоленском княжестве.
Запасы продовольствия и силы подходили к концу, а холода становились непримиримее. Мусуд, опасаясь за княжат и безопасность дальнейшего пути, решил изменить направление и повел отряд к Смоленску, где находилась вотчина князя Мстислава Смоленского, сердечного друга Ярослава Всеволодовича. Мусуд тешил себя надеждой, что Мстислав окажет честь сыновьям Ярослава и пригреет княжат на своей груди.
— Не раз Мстислав и Ярослав ходили рука об руку в походы, не раз вместе одерживали победы, — так татарин-телохранитель объяснил свое решение Фёдору и Александру. — Князь Мстислав, поминая о дружбе, которая связывает его и вашего батюшку, непременно примет вас, обогреет, накормит, да и подсобит как-нибудь в том, что с вами, княжатами, приключилось.
Данила, измученный тяжелой дорогой и прихворнувший от злого студёного ветра, обрадовался, услышав эти слова. Ему не терпелось оказаться на пышущей жаром печке и отогреть страдающее тело, вот уже который день и ночь терпящее боль от верховой езды и колючую стужу. Федор тоже просветлел лицом, предвидя долгожданный отдых. Александр же, хоть и молчал, видно было, что он благодарен Мусуду за такое решение.
Смоленск, расположившийся на реке Днепрь, встретил отряд оживленной людской сутолокой: так же, как и Новугород, он был богат торговлей. На дорогах, ведущих к Смоленску и мостах, переброшенных через рвы, грудились купеческие возки и телеги, которые оценивались служками городничего, меж телегами сновал народ — кто с коробом, кто с мешком, каждый занятый своим делом. Отряд, ведомый Мусудом, оттеснив телеги с моста, въехал в город через радимческие ворота. Пеший люд, вынужденный разбегаться перед княжичами и их дружинниками, поднимал недовольный крик, но, разглядев оружие и латы, прикусывал языки.
У ворот княжеской вотчины, расположившейся в северной окраине Смоленска, дружинники князя Ростислава задержали отряд. Мусуд, спешившись, важно обратился к одному из ратников, сторожащих ворота вотчины:
— Вели доложить князю Мстиславу, что прибыли к нему с визитом сыновья Ярослава Всеволодовича, князя Переяславского!
Ратник со всех ног бросился к княжьему терему, на высокой крыше которого блестел золоченый петушок. Мусуд выжидал с решительной невозмутимостью
