«Истории Украины-Руси» Грушевского, мы фактически начали «с конца» той истории, которую предстоит рассказать в этой книге. Это история того, как «Киевскую Русь» осваивала российская и украинская историческая мысль, как постепенно этот период находил себе место в конкурирующих версиях восточноевропейской истории.
Начать с конца полезно потому, что знание того, как все завершилось, помогает понять, что так было не всегда. Что в украинской исторической мысли могли быть — и действительно существовали — иные варианты решения этой проблемы. Порой они весьма отличались от того, который, в конечном счете, закрепился и стал считаться единственным и верным. Временами период Киевской Руси вообще не фигурировал среди осознанного прошлого украинцев. Тем обстоятельством, что сегодня мы находим его в каждом учебнике по украинской истории, мы обязаны смертному человеку, а не скрижалям завета. Свое нынешнее место «Киевская Русь» заняла в структуре украинской истории довольно поздно. С тех пор «спор о киевском наследии» кажется едва ли не главной темой для украинской историографии. Порой даже создается впечатление, что от того или иного решения этой проблемы зависит само существование украинской истории. Важно, однако, помнить, что история украинцев возникала и утверждалась как отдельная дисциплина без опоры на «Киевскую Русь». Длительное время она существовала и обходилась без «Руси», вполне удовлетворительно решая как свои специальные, так и традиционно навязываемые ей задания: формирование идентичности, воспитание патриотизма, придание прошлому осмысленности.
Глава вторая
Россия «открывает» Украину
Когда в феврале 1818 года в продаже появились первые экземпляры «Истории государства Российского» Николая Карамзина, молодой литератор Александр Пушкин хворал. Он прочитал все восемь томов «в постеле с жадностью и со вниманием». Позже он так вспоминал эффект, произведенный «Историей» на публику:
Все, даже светские женщины, бросились читать историю своего отечества, дотоле им неизвестную. Она была для них новым открытием. Древняя Россия, казалось, была найдена Карамзиным, как Америка — Коломбом. Несколько времени ни о чем ином не говорили.[33]
Этот известный отклик приводят в доказательство сенсационного успеха, который Карамзин имел своей «Историей». Нас в нем интересует чрезвычайно удачно и вряд ли случайно — хотя, может быть, и не совсем осознанно — избранная метафора путешествия. В начале XIX века начитанный молодой человек не сомневается, что открытие — результат путешествия. Путешественники исследуют мир, а свои открытия описывают и публикуют в виде литературных отчетов. Мысль об открытии почти автоматически вызывает в воображении образ путешественника. Прикованный болезнью к постели, Пушкин читает карамзинскую «Историю» как заметки путешественника и вместе с автором путешествует по воображаемому пространству прошлого.
Связь между путешествиями и образом прошлого — это не только следствие метафоричности мышления. Она существовала в действительности, и, как мы попробуем показать, именно путешествия во многом определили, как сформируется и в каком образе сохранится в русском сознании прошлое Украины.
* * *
Люди путешествовали всегда и открывали мир путешествуя, хотя не всегда отправлялись в путь ради открытий. На протяжении веков покинуть долину, где родился, или выйти за городские стены человека заставляла не тяга узнать, что находится за горизонтом, а соображения меркантильные или благочестивые. Образы средневекового европейского путника, в общем, принадлежат к двум основным типам: купца, занятого так называемой «далекой торговлей», и пилигрима. К этим распространенным следует добавить еще один, но более редкий, разряд: миссионеров. Три разряда «путешественников» становятся и авторами первой «путевой литературы». Опыт богомольцев отображается во многочисленных «паломниках» — описаниях путешествий по святым местам (главным образом Святой земле) или к особенно чтимым реликвиям. Купцы (такие, как Марко Поло[34] или Афанасий Никитин) также иногда считают нужным записывать свои впечатления от увиденного, и почти обязательно предоставляет отчет о своей миссии среди восточных варваров какой-нибудь монах-францисканец или доминиканец (например, знаменитый Джованни дель Плано Карпини или Гильом де Рубрук). «Лучшие» тексты такого рода, как правило, содержат попутные описания стран и народов, встретившихся на пути, тамошних обычаев, внешнего вида и обычаев людей, кое-что из истории.
Новое время добавляют к этим привычным типам путников еще один образ — молодого человека, как правило, аристократического происхождения, путешествующего по Европе с целью завершения образования и воспитания. Густая сеть европейских университетов предлагает подобным искателям образования и нового знания все более широкие и разнообразные возможности, и все больше молодых людей отправляются в знаменитый университет, из него — в другой, где преподает знаменитый профессор, оттуда — еще в один, где культивируют новое учение, и т. д. От второй половины XVI–XVII века дошло значительное количество путевых дневников, «журналов», воспоминаний о путешествиях, написанных их участниками[35]. Постепенно формируется целый рынок подобного рода «путевой литературы», она становится коммерчески привлекательным товаром, появляются издатели (подобно Ричарду Хаклуту в Англии), которые делают такие издания своим преимущественным бизнесом.
Из этих образовательных странствований под конец XVII и в начале XVIII века возникает убеждение, что любое заграничное путешествие (не обязательно только ради учебы в университете) имеет образовательный смысл. Именно поездка, знакомство с другими странами, другими культурами обогащает молодого человека редкостным опытом, который иным путем добыть невозможно. Приобретение такого опыта венчает собой воспитание джентльмена. Вырисовываются и обычные маршруты подобных путешествий, получившие в английской литературе с начала XVIII века особое название — the Grand Tour. Кульминацией Большого тура эпоха классицизма делает Италию с ее древностями, с ее руинами Рима, с Колизеем и Форумом, стоя возле которых, можно прикоснуться к первоисточнику европейской культуры. Как писал в 1679 году Ричард Ласселз (которому, собственно говоря, и принадлежит термин the Grand Tour), никто не может понять написанное Ливием или Цезарем лучше человека, осуществившего Большой тур по Франции и Италии. Прочитанные дома классические тексты должны быть как бы оживлены среди аутентичного пейзажа. Еще лучше — получить возможность читать древних в окружении настоящих руин, и для многих путешествующих в XVIII веке именно это и будет главной прелестью Большого тура. Путевые заметки этого времени заполнены сведениями о посещенных местностях, почерпнутыми их авторами из других книг, не из собственного опыта. Описания мест, в которых действительно удалось побывать, здесь служат только естественной рамой, в которую помещена эрудиция, или приобретенная еще до поездки, или накопленная в хорошей библиотеке после возвращения. Причина понятна: большинство памятников античности в это время существовало лишь в виде упоминаний в классических текстах. Археологические раскопки еще не начинались, а знаменитые города, храмы и места крупных сражений все еще были погребены под толстым слоем земли. Путешественник мог узнать о Риме и его топографии, не
