class="p1">Самым крупным предпринимателем в этой области был Финеас Тейлор Барнум, который после длительной борьбы со своим конкурентом Бейли в конце концов объединился с ним в «Цирк Барнума и Бейли величайшее зрелище мира». Он начал свою карьеру как типичный американский балаганщик, выставив для обозрения кормилицу Вашингтона — стошестидесятилетнюю негритянку Джойс Хет. В этом деле были только две небольшие неточности: во-первых, негритянке было всего семьдесят лет, а во-вторых, она никогда не была кормилицей первого американского президента. Позднее ловкач раздобыл сирену и другие «зоологические драгоценности», которые наряду с подлинными интересными раритетами заполняли помещения его американского музея на нью-йоркском Бродвее. Три раза он прогорал и, как ванька-встанька, снова поднимался, и каждый раз этот новоявленный Одиссей своей необыкновенной изобретательностью и поразительным хитроумием привлекал к себе и своему предприятию внимание всего мира.
Не было на свете такой редкости или злободневного происшествия, на котором этот гроссмейстер шарлатанов не сделал бы долларов. С лилипутом Томом Самб он посетил Англию и был принят королевой Викторией. В гигантских аквариумах он первым показывал публике китов и акул. На инсценированную им свадьбу карликов прислали роскошные подарки президент Линкольн, миллиардеры Астор, Вандербильт, Дельмонт и другие представители долларовой аристократии. В начале пятидесятых годов он сопровождал по Новому Свету певицу Линд, «скандинавского соловья», и, наконец, основал свое зрелищное предприятие — американскую смесь цирка со зверинцем и паноптикумом. Когда его три специальных поезда прибывали в какой-нибудь город, то в свете ярких карбидных фонарей тянулась по ночным улицам вереница экипажей с факелами, а стены сотрясались от паровозных гудков, звона колоколов, грохотания оркестра и рева диких зверей, привезенных в роскошно убранных клетках.
Этот непревзойденный «мастер выставок» одним ноябрьским утром 1873 года соскочил с дрожек в Сан-Паули и подал мне, стоявшему как раз у дверей нашего торгового дома, свою визитную карточку и просил передать ее Карлу Гагенбеку. Это было легко сделать — ведь я уже держал ее в руках. Когда Барнум узнал, с кем имеет дело, он поразился моей молодости. «Если вы хотите иметь дело с более пожилым господином, — ответил на это я, — то я вас представлю основателю предприятия — моему отцу». Барнум сам в то время был уже почти стариком; это был шестидесятилетний господин с интеллигентным лицом и слегка тронутой сединой густой копной волос. Вскоре завязалась оживленная беседа. «Я был в цирке Ренца в Вене, Карре в Кельне и Мейера в Дрездене, — рассказывал он. — Тем не менее хочу до моего отъезда на родину познакомиться с вами, так как я знаю, что большинство зверей, привозимых в Америку, проходит через ваши руки. Покупать у вас сегодня я ничего не буду, так как Цель моей европейской поездки состоит в поисках новых идей, будущей весной я собираюсь в Мадисон-Сквер-Гардене в Нью-Йорке открыть римский ипподром, а для этого мне нужны новые идеи».
В новых идеях у меня недостатка не было. Я тут же поразил гостя, высказав экспромтом несколько оригинальных мыслей, которые он немедленно занес в свою записную книжку. «Я уже вижу, — сказал он улыбаясь, — что мне придется задерживаться здесь на несколько дней и с вами побеседовать, и, кроме того, я хотел бы посмотреть ваших зверей. Если я найду для себя что-нибудь подходящее, то заплачу вам приличную цену, потому что не люблю долго торговаться!»
Когда мы закончили наш обход, Барнум купил у нас зверей на 4000 долларов. На следующее утро я заехал за знаменитым гостем в гостиницу «Европа», чтобы по пути ознакомить его немного с Гамбургом. Не прошло и часа, как он уже забеспокоился и попросил меня вернуться с ним в гостиницу, потому что жаждал услышать новые предложения для своего нью-йоркского ипподрома. Когда я спросил Барнума, слышал ли он когда-либо о скачках слонов в Индии и видел ли он когда-нибудь страуса в качестве верхового животного, он честно признался, что ничего подобного не видел, и ни о чем подобном никогда не слышал. Тут же он предложил продать ему десять сильных страусов и шесть слонов, которые могли бы быть использованы для указанной цели. «Гагенбек, — сказал он внушительно и взял мою руку, — вы именно тот человек, который мне нужен, переезжайте в Америку и будьте моим компаньоном. Одна треть чистой прибыли пойдет вам». Когда я возразил, что не располагаю для этого капиталов, он сказал с легким упреком: «Мне от вас не нужно денег, я ценю ваш талант больше, чем деньги».
Вот почему я вскоре прибыл в Америку. Впоследствии мне пришлось еще и с собственным цирком поездить по Соединенным Штатам, однако это было делом далекого будущего. Пока же я горячо поблагодарил Барнума за его любезное предложение, и когда спустя две недели он отбыл на родину, то увез с собой две толстые, полностью исписанные записные книжки. За оставленным им на 15 тысяч долларов контрактом последовало установление прочных деловых связей. Впредь «Барнум и Бейли» закупали всех необходимых им зверей только у меня, и это продолжалось до 1907 года, пока его предприятие не перешло в другие руки.
В 1889 году я посетил почти восьмидесятилетнего Барнума во время гастролей его цирка в лондонском «Олимпия-Холл». Его принципом было заставить как можно больше говорить о себе. Я с удовольствием вспоминаю, как он перед началом каждого представления четыре раза объезжал арену на четверке лошадей, приветствуя публику. Он останавливался через каждые сто шагов и махал цилиндром. Разумеется, он заранее позаботился о том, чтобы довольно большое число голосов кричало со всех сторон «ура» и «браво». Когда я вошел в его ложу, он, ухмыляясь сказал мне с большим удовлетворением: «Вы видели, милый Гагенбек, как восторженно меня приветствовали? Я думаю, что сегодня вечером, возвращаясь домой из Холла, публика единодушно будет считать меня самой интересной достопримечательностью».
История того времени являлась одновременно и историей развития торговли зверями в Европе, так как в этой области нужно было всему учиться лишь путем эксперимента. Самый большой транспорт зверей, из всех когда-либо полученных мною из Африки, падает на 1870 год, после открытия Суэцкого канала[4] который, помимо того, что укоротил путь в Индию, дал также нам возможность выгружать африканские транспорты в портах побережья Красного моря.
В Троицын день этого года от уже известного читателю путешественника Казановы и от другого итальянского путешественника по имени Миголетти одновременно были получены известия, что они едут из Центральной Африки с большими транспортами зверей. Казанова настаивал на моем немедленном приезде в Суэц, где он лежал тяжело больной и боялся, что ему
