шубу, отдал ее горничной. — Вытряхни ее на улице и повесь там, пусть проветрится.
Федор надел свой полушубок. Он не решился спросить, зачем хозяин примерял на него шубу своего сына.
— Постой, парень, — остановил его у порога Яковлев. — Нам нужно с тобой потолковать. — И повел Федора в глубь дома, куда разрешалось входить только домашним. Комната была увешана нарядной одеждой. В застекленном шкафу сверкало множество серебряной посуды.
— Садись, Федор, и слушай меня внимательно. — Голос у Яковлева стал мягким, ласковым. — Ты мой приемный сын, а я твой отец. То, что было у нас с тобой, позабудь. Между своими всякое бывает. — Лицо старика расплылось в улыбке, глаза потеплели. — А в беде мы должны друг за друга горой стоять и не помнить зла. Готов ли ты сделать то, о чем я тебя попрошу?
Федор неопределенно пожал плечами, не понимая, к чему хозяин клонит.
— Мне уже немного осталось жить, — продолжал Яковлев, — и очень больно сносить обиды. А меня вот обидели. Страшно обидели…
Федора поразил доверительный тон, звучавший в голосе хозяина, и он спросил:
— Обидел?! Кто?
— Одна девица, — Яковлев перешел на яростный шепот, — сделала меня, старого, посмешищем для серой собаки… — Глаза его вдруг повлажнели и заморгали.
Федор было подумал: хозяин хочет поручить ему какую-то очень нужную и трудную работу. А разговор зашел о другом. Он и представить не мог, чтоб такого важного и почтенного тойона[11], как голова Яловлев, могла обидеть какая-то девушка.
— Девица?! — переспросил он удивленно.
— Да, милый мой, — всхлипнул Яковлев и погрозил кому-то кулаком. — Дочь головы Средневилюйского улуса… Больно зазналась, зачванилась, что-де лицом бела, как горностайка, и всех сыновей почтенных, богатых родителей трех улусов отвергла, осрамила.
Чего это хозяин так расстраивается? Подумаешь, какая-то девушка из Вилюйского округа отвергла сынков богатых родителей. Какое ему, собственно, до этого дело, и почему он рассказывает об этом своему батраку? А вдруг это какая-нибудь ловушка?.. Лучше Яковлева в улусе никто не умеет притворяться и нет никого более коварного и мстительного.
И вдруг Федор вспомнил: в прошлом году хозяин с сыном Федоркой ездили куда-то свататься. Вернулись они через две недели мрачные, злые… Вот тогда, наверно, и «осрамила» его уродливого Федорку красавица из Вилюйского улуса.
Яковлев продолжал смотреть на Федора, словно перед ним был не батрак, а родной желанный человек, которого можно и приголубить и поплакаться ему в жилетку.
— Не обессудь, сынок, своего старого отца, — тоном больного заговорил он. — До сего времени моим любимцем был Федорка. Нынче осенью во мне заговорило отцовское чувство и напомнило: у меня не один, а два сына — Федорка и Федор. Отныне тебе жить со мной под одной крышей, ни в чем не будешь нуждаться. А то, что ты пожил вместе с батраками и хлебнул с ними из одного котла, не худо. Это даже хорошо. Ты научился все делать своими руками и в случае чего не пропадешь. Ну на что годится наш Федорка? Даже топора не умеет в руках держать. Завтра оденем тебя с иголочки, постелим на ороне роскошную постель, и пусть все увидят, что Яковлев умеет холить-любить своих детей. — Хозяин приблизил к батраку раскрасневшееся лицо и заговорщицким голосом добавил — Только ты должен будешь привести в дом невесту. Ту самую, из Вилюйского округа, дочь головы Харатаева.
Федора даже в пот бросило: так странны и неожиданны были для него слова Яковлева. Еще вчера он метал на него яростные взгляды или, проходя мимо, не замечал, как не замечают надоевшую вещь, а сегодня…
«Решил поиздеваться, старый», — кольнула Федора мысль, и ему захотелось ответить хозяину зло и дерзко. Но то ли из боязни рассердить Яковлева, то ли у него не нашлось слов, он только спросил:
— Вы чего насмехаетесь, хозяин?..
Густые черные брови Яковлева взметнулись вверх, рот полуоткрылся в недоуменной улыбке, руки он прижал к груди и чуть ли не нараспев сказал:
— Сынок, видит бог, не насмехаюсь! Да какой резон мне над тобой зубы скалить?
«И в самом деле, зачем ему притворяться?» — подумал бы каждый на месте Федора. И разве возможно было хотя бы на мгновенье усомниться в искренности слов Яковлева, глядя на его немного растерянную улыбку и теплый, чуть печальный взгляд?
— Половину скота, строений, сенокосных угодий отпишу тебе. Вступишь во владение после моей кончины. Вторую половину получит Федорка. Но помни: внуков мне должна нарожать прекрасная дочь головы Харатаева. Такова моя воля. Ну что тебе стоит сосватать ее? Ты всем удался: и лицом, и статью! Я наряжу тебя в шелка и дорогие меха, дам самых лучших коней! Ну как, идет?
Федор озадаченно почесал затылок.
Яковлеву показалось, что парень начал сдаваться, и он мечтательно продолжал:
— И станешь ты зятем очень богатого человека, улусного головы. Он души не чает в своей единственной дочери и ничего не пожалеет для приданого. А после смерти родителей все богатство перейдет к тебе. Не упускай случая устроить свою судьбу.
От слов Яковлева голова Федора пошла кругом. А почему бы в самом деле ему не попробовать посватать эту гордую богачку? Давно говорят, чего он очень красив. Все, мол, девушки-батрачки вздыхают и сохнут по нем. Федор посмотрел на свои натруженные, обветренные, в ссадинах руки — и готов был закричать от отчаяния: куда он спрячет их, когда поедет к невесте? Ведь они выдадут его с головой, и никакие шелка не помогут! А как бы хорошо положить конец этой горемычной собачьей жизни! Зажить своим домом в достатке. Ни перед кем не гнуть спину и не унижаться, быть хозяином — не жалким батраком…
Федор остался в доме головы Яковлева. Домочадцам явно не понравилось это, и они словно не замечали приемыша. Чтобы Федор лишний раз не чувствовал на себе косых взглядов хозяйки и Федорки, Яковлев велел завтраки, обеды, полдники и ужины на двоих приносить в свою половину. Садился он за стол вместе с Федором, был всегда с ним предупредителен и ласков.
В дом головы зачастили женщины-швеи, снимали мерки с Федора, надоедали ему бесконечными примерками — шили для него одежду.
Первое время для Федора все здесь было в диковинку, и он был доволен своей новой жизнью. Спал и ел, сколько хотел. Теперь ему не надо чуть свет бежать в хотон, чтобы напоить и накормить скотину, убрать из-под нее навоз, заменить подстилку, а потом ехать в тайгу пилить лес для новых построек. Однако сытое житье, безделье и скука, замкнутые, постные лица скоро осточертели ему. Здесь не с
