На следующий день карельская ткачиха, взглянув на Фому, увидела не злющего горбуна, а благородного рыцаря с кривым красивым лицом и пламенным сердцем.
Почему святая вода жгла Медведицу, а зубы Николая Чудотворца лечили? – спросите вы. Не могу ничего сказать, сама удивляюсь. Может, какая-нибудь ведьма перед крещением испортила воду и примеси выпали в ядовитый осадок? А может, священник, который над ней бормотал, был таким страшным грешником, что благодать Святого Духа затормозило.
С благословения архиепископа Фома собрался тихонько отвести ткачиху под венец – в расшитом золотыми нитями платье цвета варёного щавеля, без лишних глаз, без свадебной пирушки с танцами и пьяными гостями. Был в себе не уверен, с завистью вспоминал пещерного дедушку. Отправился к мельничихе за специальным снадобьем – у неё была целая полка солёных афродизиаков. Узнав, что Горбатый женится на карельской бабе, мельничиха обезумела от гнева и обиды. Она дала ему сильнодействующий яд, сказала всыпать в бобовую тюрьку и съесть перед сном – только вместе с молодой женой, иначе не сработает. К отраве бонусом выдала стишки в рамочке – можно в спальне повесить:
Искоркой Любовь сначала
Тлеет в саже, от запала
Сушь займётся сеновала:
– Разумей! –
И когда всего обстало
Пламя, гибнет ротозей[12].
«Яд выжжет вам обоим кишки, – думала злая мельничиха, – а я – Прекрасная Дама, у меня молодой любовник, завидуйте все!»
Связавшись священными узами брака, ротозей сварил бобы, накрошил туда лук, сунул хрен, чесночный сухарик, залил всё квасом, засыпал ядом и поднёс любимой Ингегерд. Обоих спасло звериное чутьё ткачихи, а может, вмешался дух бабки Жилы Косолапой.
– Фома, это отравленная еда!
На улице послышалась пьяная песня Йона. Горбатый вынес бывшему оруженосцу плошку с тюрей:
– Отведай, сегодня я женился на Ингегерд!
– Счастья вам желаю, сударь. У вас супруга расчудесная, дочечка маленькая, сладенькая и ещё детишки народятся. К вам Господь милостив, потому что вы прирезали тысячу тёмных язычников и двадцать бочек с золотом привезли в Его дом на корабликах. А я чем порадовал? Да ничем. Вкусная тюрька. Да благословит вас Бог. Я никто и звать меня никак. Правда, выпотрошил наглого Кулотку. Но этого недостаточно. Нужно пролить реки поганой крови, чтобы красавицу-жену по милости Божьей получить… Дурак ты, Йон. Зачем ушёл от рыцаря? Зачем связался со старухой? Иди, иди к ней. Это она подговорила тебя ко всему плохому. Привык к роскошной жизни. К блинчикам привык. Теперь ты у старухи на коротком поводке, никуда от неё не денешься. Ждёт она тебя со своими стишками и блинчиками, а под юбкой у неё воняет тухлой рыбой.
Вздыхая и бормоча, на ходу подбирая ложкой отравленную тюрю, Йон пошёл к дому мельничихи.
– Подождём до завтра, – сказала Ингегерд.
Утром стало известно, что оруженосец скончался в мучениях. Без суда и следствия Горбатый отрубил мельничихе голову. В городской управе ему по этому поводу возражать не стали, никто ничего не сказал.
Руна седьмая
Чудик знакомится с Угги
Прошло десять лет. Чудик, сын Медведицы, вырос крепким парнем, ловким охотником. Он был хитрый, доброжелательный и старался дружить со всеми: со своими нуольскими соседями, с новгородскими и шведскими купчиками, с попами, с крестоносцами, которые шатались по карельской земле, сами не зная, что им нужно – всех правильно крестить, взять, что плохо лежит, с девушкой обняться или браги напиться.
Чудик помнил, как дважды избежал крещения, спрятавшись от Кулотки, а потом от Горбатого, и совершенно об этом не жалел. Ни в какого Христа он не верил, у него были свои заступники и авторитеты, например, сосна на скале. Это дерево пробило корнями гранит и брало жизненные силы не из земли, а из камня. Чудик обнимал сосну, она делилась с ним своей мощью.
Как-то Чудик сидел на берегу озера и жарил окуней. В волосах жужжали запутавшиеся мухи и комары. Стволы сосен были красные от закатного солнца[13].
– Хэй! – к нему по пружинящему черничнику подкрался дядька с синими глазищами и сальными жёлтыми волосами. На нём была стёганка, кожаная безрукавка, шею грела лисья шкура с пышным хвостом. У пояса – короткий меч.
– Что ты здесь д-делаешь? – судя по выговору, заика был не местный.
– Я на своей земле ем свою рыбу. А вот ты что тут забыл? – Чудику стало не по себе. Дядька выглядел странно – губы кривила загадочная улыбка, глаза ничего не выражали, точнее, не выражали то, что можно было бы запросто понять, в них была мысль о чём-то Чудику недоступном.
– Ты здесь один?
– Тебе-то что?
– Я смогу поговорить с тобой по д-душам? Нам никто не помешает?
– Помешает! – Чудик совсем занервничал. У него не было при себе никакого оружия, только маленький ножик, а вот гость, судя по всему, умел махать мечом. – Сейчас придёт Зюзьга!
– Это твой брат?
– Нет. То есть да! Это мой старший брат.
– Где он?
– Пошёл уток бить. Он отлично стреляет, далеко и метко.
– Сильный?
– Очень. Он крутильщик бревна!
– Это к-как?
– Ну берёт бревно и крутит – на спине, на шее, – Чудику очень хотелось, чтобы дядька ушёл. И он страшно жалел, что нет у него заступника – старшего брата Зюзьги.
– Можно я тут с тобой посижу, подожду его?
– Ну посиди. Сам-то кто?
– Упсальский я, отмороженный.
– А здесь что делаешь?
– Так, погулять вышел. Это твои удочки? – У Чудика был их десяток, разной длины, с разной наживкой.
– Мои. И Зюзьгины! Хочешь попробовать, пока клюёт?
– Да не умею я. А что за леска?
– Лучшая, из хвоста сивого мерина, её рыба в воде не видит. Насадить тебе шитика? Что тут сложного…
– Спасибо, я не справлюсь. Только сломаю вам удочку.
Судя по всему, упсальский рыцарь-бродяга не собирался резать Чудика, во всяком случае до ужина. Он поглядывал на румяных окуней и глотал слюни. Чудик дал ему рыбу.
– Правда, соли нет.
– Есть соль.
Дядька достал из сумки коробочку с фиолетовой солью.
– Это память о матери. Горькая соль, как и моё детство, как и вся моя жизнь. Мать меня не любила. Мне достался от неё большой дом, но даже не хочется там жить, его нанимают чужие люди. Я хожу по свету, мне не сидится на месте. Вкусная рыба. А хлеб у тебя есть? Благодарю. Вообще-то я б-богатый человек, но сейчас не при деньгах. С матерью мне не повезло, это была холодная, развратная, расчётливая женщина. Но всё же она меня родила, грудью кормила.
