Оказалось, что "лажа" стоила почти шестьдесят тысяч, в пачках, скрепленных банковскими бандеролями. В конверт они не поместились, высыпались на стол. В конце концов, Корбач упаковал их в сумку для документов и завернул в параллелепипед величиной с кирпич.
После чего быстро провел меня к двери, прося, чтобы я обязательно передал привет Колбасе.
Я заверил его, что сделаю это при ближайшей же возможности.
Затем возвратился домой и спустился в подвал.
Там у меня имеется секретное помещение, замаскированное фальшивой стенкой и охраняемое противопожарной дверью. В средине подвальные полки из Икеи для самостоятельного монтажа, а на них картонные коробочки, в которых я храню оболы. Все они рассортированы по номиналу, драгоценности лежат в выстеленных плюшем ящичках, но имеются и банки с царскими пятирублевиками –"свинками", ожерелья нанизанных обручальных колец, а еще обувные коробки, куда попадают томпак[2], фальшивые деньги и предметы, никакой ценностью не обладающие. Попадаются и такие. Еще там же стоит бельевая корзина, куда я сбрасываю поврежденные банкноты: окровавленные, чем-то залитые или обожженные.
Нет, я не скопидом.
Просто я понятия не имею об отмывании денег. Не могу же отправиться в банк и внести все это хозяйство на счет. Вот оно и лежит на полках.
Когда я возвращался наверх, то услышал протяжный стон, чуть ли не крик. Мой племянник проснулся и, скорее всего, несколько секунд лежал в блаженном беспамятстве, которое дарит утро, но потом в одном мозжащем ударе весь кошмар к нему вернулся.
Я пошел приветствовать его стаканом воды и несколькими таблетками. Новый день, новая пилюля.
Потом он сидел в салоне на кресле, скованный химией, и качался, глядя в пространство, словно при госпитализме[3], точно так же, как и тогда, на вокзале. Перед ним стоял одинокий и печальный завтрак.
Я расхаживал по террасе и глядел на то, как цветут сливы. За столом, с кофе и газетой, высидеть не мог. Я размышлял.
Затем удостоверился в том, что лекарства начали действовать, и пошел переговорить с племянником.
- Расскажи мне о своей бывшей жене, - потребовал я.
Тот не понял, что я имею в виду.
- Ну, у вас все не складывалось? С самого начала?
Тот рассказывал неохотно, походило на то, что он и сам не знал. Когда-то ему казалось, будто бы все было в порядке, но потом вышло, что моменты, которые считал чуть ли не совершенными, для нее абсолютно не имели какой-либо ценности, либо же совершенно жалкими. Это мне ничего не дало. Парень сам уже ничего не знал. Новое лицо его бывшей супруги, разъяренная яростью и ненавистью, заслонила для него и убила все прошлое. Он уже не помнил ничего хорошего.
Бывшая позвонила ему где-то после полудня. Он ходил по салону с мобилкой у уха и отвечал: "да", "нет", "не знаю", а в ответ из динамика доходило ритмичное жужжание, как будто женщина тарахтела словно заведенная. Ритм голоса предполагал перечень решительных и, скорее всего, агрессивных требований. Не знаю, что она говорила, впрочем, мне это было до лампочки, я только поглядывал из-за газеты.
А маклер Корбач был-таки прав. Акции Олебанка серьезно упали в цене, и на сегодняшней продаже я только терял. К сожалению, ни я, ни Колбаса, ждать не могли.
Павел удивительно спокойным тоном пытался объяснить своей бывшей, что сейчас не самый лучший момент в его жизни. Он стал свидетелем, а в каком-то смысле – еще и жертвой – убийства, несколько дней провел в больнице, и временно ему негде жить.
В ответ он получил очередную порцию решительного жужжания, словно бы в корпусе телефона спряталась бешенная оса. Тогда и он начал кричать на собеседницу, а потом бросил телефон.
На первой странице городского приложения написали, что некий ксёндз попал под трамвай.
Это произошло часом позднее. Павел лег, я же сидел в салоне и просматривал "Мифологию народов Сибири" для лекции в четверг.
Поначалу я заметил, что сделалось темно. Буквально только что ярко светило солнце, но внезапно свет притух, сделавшись грязно-желтым, словно перед грозой.
Потом появились птицы. Тысячи маленьких птичек, сбитых в гигантское, словно облако, стадо, кружащее над моим домом, сворачивающееся кругами и зигзагами, словно единый организм. И глушащий, чирикающий хор. Ничего не понимая, я глядел, как все они обседают сливы, сосны и тополя по всей округе. Миллионы. Словно саранча.
Потом пришло покалывание кожи. Волоски на предплечьях поднимались поочередно, словно я провел ладонью перед экраном телевизора.
А потом пришел неожиданный, полярный холод.
Птицы схватились в неожиданной панике, с шумом тысяч крылышек. В одно мгновение ветки опустели.
Я почувствовал, как что-то движется через салон. Нет, я ничего не видел, но четко это чувствовал. Через мой салон.
К моему дому не приближаются даже скексы, причем, даже ноябрьской ночью. Он укреплен, что твоя крепость.
Тем временем, что-то перлось по самой средине комнаты, среди бела дня, ни о чем не беспокоясь. По моему ковру.
Африканская маска с треском свалилась со стены и поползла по полу.
Зеленый нефритовый Будда неожиданно пролетел рядом с моей головой и треснул в дверной косяк. Начали трещать ступени лестницы, одна за другой. Как будто бы что-то тяжелое поднималось наверх.
Я помчался туда, перескакивая по нескольку ступеней за раз. Двери в комнату, в которой спал Павел, приоткрылись; оттуда било холодом.
Ничто и никто, которых я до сих пор видел в мире Между просто не осмелились бы врываться ко мне в дом.
И внезапно это "что-то" ушло. Снова сделалось тепло, в окна ударило солнечное сияние, словно бы пробившись сквозь тучи.
"Что-то" ушло само, но я чувствовал, что оно было настолько сильным, что могло бы нас обоих разодрать в клочья. Это оно сделало так, что солнце стало светить слабее?!
Мой племянник плакал сквозь сон.
