как цари, имели богатые дома и настоящие семьи, а вернувшись домой, у всех на глазах ели черную похлебку и ходили в темном плаще. Лаконская простота стала одним лицемерием. «С тех пор, как они (то есть спартанцы. — Т. Б.) начали посылать свой флот в море и ходить с сухопутными войсками за пределы Пелопоннеса, стало ясно, что железных денег… не достаточно, ибо нужна была общепринятая монета и наемное войско… Вследствие этого они вынуждены были обивать пороги у персов, налагать дань на островитян, выжимать деньги у эллинов» (Polyb. VI, 49, 10). Наконец умерла и эта лицемерная умеренность. Деньги сделались идолом Спарты. Знатные люди наживали богатство самыми бесчестными способами, кругом была нищета, и все в стране открыто покупалось и продавалось. В это-то печальное для Спарты время появился реформатор. То был юный царь Агис.
Агис рано потерял отца, и воспитывали его мать Агесистрата и бабка Архидамия. Они принадлежали к знатнейшему семейству, обладали несметными богатствами, обе были решительные, властные, а бабушка так даже была героическая женщина. Когда лет тридцать тому назад беспокойный авантюрист, царь Пирр, внезапно появился под стенами Спарты, произошло страшное смятение. Оказалось, что войска почти нет, защищать город некому. Мужчины совершенно пали духом и не знали, что предпринять. Решили наконец прежде всего эвакуировать всех женщин. И вдруг в совет явилась Архидамия с мечом в руке. Она объявила, что женщины Спарту не оставят, и порядком пристыдила струсивших членов совета. Решено было строить оборонительные укрепления. Прежде всех пришла Архидамия с женским отрядом: у всех в руках были заступы и лопаты. И дело у них спорилось, они оставляли далеко позади мужчин (Plut. Pyrrh. 27).
Сейчас Архидамия стала бабушкой и вместе с дочерью с упоением нянчила внука. Обе женщины души не чаяли в мальчике. Дитя воспитывалось в неге и роскоши, ни в чем не знало отказа и было совершенно ограждено от забот грубой жизни. Но когда этот нежный избалованный ребенок подрос и вступил на царский престол, оказалось, что он лелеет самые странные мечты. Богатство его не радовало, роскошь вызывала отвращение. А мечтал он об одном — возродить ликургову Спарту. Он открыл душу нескольким друзьям. Его пылкие речи нашли в их юных сердцах самый горячий отклик. Они с энтузиазмом убеждали царя не медлить и скорее приступить к реформам.
Оставалось главное — склонить на свою сторону мать и бабушку: без их согласия юноша не мог предпринять ничего. Обе женщины со страхом и недоумением его слушали. Когда же он дошел до того, что надо отказаться от всего имущества, они стали заклинать своего ненаглядного Агиса забыть эти вздорные фантазии. Но Агис их не слушал. Он так горячо, так вдохновенно говорил о былой славе Спарты, о древних доблестях, что в конце концов обожавшие его женщины стали восторженными последовательницами этого нового пророка простоты и социального равенства.
Теперь Агис открыто выступил перед народом, призвал вернуться к временам Ликурга, а в заключение заявил, что первыми сдают все свое огромное имущество он сам, его мама и бабушка (Plut. Agis, 7–9). Народ слушал царя с восторгом. Но богачи были в смятении. Увидав, какую бурю поднял Агис, они сплотились вокруг второго царя Леонида. Первый богач Спарты, прожженный политик, он, естественно, был мало тронут романтическими бреднями Агиса. Зато у молодого царя появился неожиданный и очень энергичный союзник. То был его дядя Агесилай. Дядя этот был по уши в долгах. В политической программе племянника его восхитил один пункт — кассация долгов. Дядя стал действовать так ретиво, что Леонид вынужден был бежать. Предусмотрительный дядя послал ему вслед убийц, но благородный Агис, узнав об этом, отправил отряд, который должен был оберегать драгоценную жизнь Леонида и невредимым доставить его в Тегею. После этого на центральной площади Спарты разложили костер, куда побросали все долговые обязательства. Дядя чуть ли не скакал вокруг огня, как папуас, и говорил, что никогда не видал пламени ярче и чище этого (Plut. Agis, 12–13).
Но когда костер погас, погас и пыл дяди. Он не только не сдавал своего имущества, но, пользуясь юностью и доверчивостью Агиса, под разными предлогами мешал ему приступить к реформам. В конце концов он сумел удалить прекраснодушного племянника, организовав военный поход, который, по его словам, непременно должен был возглавить Агис. Молодой царь чрезвычайно гордился поручением и мечтал, что покажет всей Элладе воскресшую доблесть спартанцев.
Между тем в его отсутствие Агесилай захватил почти тираническую власть и стал вымогать у населения деньги. Его возненавидели хуже Леонида. Все видели, что землю раздавать никто не собирается, и охладели к делу Агиса. Этим воспользовались богатые и вернули Леонида. Агесилай бежал. Агис, вернувшись, оказался в отчаянном положении. Чтобы избегнуть смерти, он укрылся в храме Афины Меднодомной. В священном месте человек был неприкосновенен. Его нельзя было ни убить, ни схватить. Однако Агис должен был покидать свое убежище, так как довольно часто ходил в баню. Этим решил воспользоваться Леонид. Он подкупил нескольких людей, которых юный царь в простоте душевной считал своими друзьями. «„Друзья“ подстерегли его, когда он возвращался из бани, подошли с приветствиями и дальше двинулись вместе под шутливые речи, какие принято вести с молодым человеком и близким знакомцем. Но как только они оказались у поворота, где начиналась дорога к тюрьме, один из них схватил Агиса за плечо и промолвил:
— Я веду тебя к эфорам, Агис, ты представишь им отчет в своих действиях».
А второй, Амфарет, человек рослый и сильный, накинул ему на шею скрученный жгутом плащ и поволок за собой. «Так как место было безлюдное, никто на помощь Агису не пришел и его бросили в тюрьму. Немедленно появился Леонид с большим отрядом наемников и окружил здание, а эфоры вошли к Агису и, пригласив в тюрьму тех старейшин, которые были одного с ними образа мыслей (они желали придать происходившему видимость судебного разбирательства), потребовали, чтобы он оправдался в своих поступках». Юный царь только засмеялся в ответ на это притворство. Один из эфоров спросил обвиняемого, не действовал ли он вопреки своей воле, по принуждению. Агис ответил, что никто его не принуждал, но что он следовал примеру и образцу Ликурга. Тогда ему задали следующий вопрос: раскаивается ли он в содеянном. «Юноша ответил, что нисколько не раскаивается в этих прекрасных и благородных замыслах, даже если увидит, что его ждет самая жестокая кара, и эфоры вынесли ему смертный приговор.
Служители получили приказ вести Агиса в так называемую дехаду — это особое
