class="p1">Свидетелем того, как некие они, которых она считала друзьями, снова приходят к ней, я уже несколько раз стал лично. Глаза ее в этот момент стекленели, она будто бы отключалась, а когда снова возвращалась в реальность, просила повторить заданный мною вопрос. Я с первого же ее посещения выписал ей ряд медикаментов, кстати, надо бы уточнить у ее матери, принимает ли ее дочь все по предписанию. В процессе бесед с ней я пытался понять, может ли она и ее «предназначение» представлять какую-то угрозу для окружающих. Еще после первой нашей беседы я предупредил ее мать о серьезности психического расстройства. Она долго охала, ахала и просила об одном – лишь бы не госпитализировали.
Пока необходимости такой и не было, ситуацию можно было бы купировать лекарствами, но предугадать, как будет развиваться течение болезни – я же не всемогущий, именно это я сказал ее матери. На данный момент девушка продолжала слышать голоса, кстати, рассказывать о них она стала с неохотой.
Завершив с ней очередную сессию, я решил поговорить с ее матерью. По моему приглашению та зашла в кабинет и, закрыв за собой дверь, с надеждой спросила:
– Ну что? Она близится к излечению? – на это я ответил тяжелым вздохом и сказал:
– В случае подобного расстройства невозможно полностью излечиться, может наступить ремиссия. Но вы должны понимать, что ситуация довольно серьезная, кстати, ваша дочь пьет назначенные препараты?
– Конечно, я внимательно за этим слежу, – заверила меня собеседница.
– Хорошо, пропускать приемы или вообще отказываться от лекарств в ее ситуации ни в коем случае нельзя. Иначе последствия могут быть самые неприятные – как для вас, так и для нее.
Девушка Н.
Вина, чертово чувство вины и стыда! А ведь раньше были только ненависть и отчаяние. Когда я впервые начала это ощущать? Наверное, когда начала полностью понимать, что происходит. Когда у меня стали появляться какие-то осознанные мечты и планы на жизнь, еще в подростковом возрасте.
Я хотела быть своей в коллективе других детей. Я хотела тоже шушукаться по углам с подружками и делиться секретами о том, какой мальчик мне нравится. Хотела ходить к друзьям и звать их в гости к себе, но ни то, ни другое было просто невозможно.
Мои одноклассники мной брезговали. После того самого злопамятного дня рождения я стала посмешищем и изгоем. Даже спустя несколько лет я слышала едкие подколы о том, что в моей квартире принято ходить без штанов после посещения туалета. Даже на уроках я сидела за партой одна. Мне хотелось кричать и плакать, хотелось доказать, что это не так, что я не грязная и не мерзкая, что я обычный подросток, как и все. В итоге я была одинока. Те, с кем я так хотела дружить, от меня отвернулись. А те, кто был бы не против, не подходили мне – они были в основном тоже из семей алкоголиков, но в отличие от меня у них не было желания вырваться, а общаться с будущими копиями моего отчима и связывать свою жизнь с таким сбродом мне не хотелось.
Сброд. Все чаще в своих мыслях отчима и подобных ему я называла этим словом. Я стала запираться в своей комнате. Часами я наводила там чистоту, а потом принимала бесконечные ванные – так хотя бы перед собой я подчеркивала, что я не такая, как полностью забивший на свой внешний вид и опрятность отчим. Я лучше. Я не стану, как он.
Я долго ждала случая убежать. Еще в старших классах я начала подрабатывать при любой возможности и копила деньги. В итоге, когда подходящий момент настал, я ушла. Мне хватило на съем малюсенькой комнатки у, кстати, тоже не особо чистой и не всегда трезвой бабки. Но я ушла, потому что это был мой первый шаг к ответственности за свою жизнь.
Потом было очень трудно. Я училась, но постоянно работала. Спустя время сняла уже квартирку – маленькую такую, но теперь без соседей. Я ликовала. Но одновременно меня терзало чувство вины. Ни разу я не дала знать о себе отчиму. Ни разу не навестила его. Я ненавидела его, хотя знала, что он, несмотря на все его недостатки, считал меня своей дочерью. Он меня полностью обеспечивал: хотя дома он предпочитал проводить время с бутылкой, на работу все годы ходил исправно, зарплату получал, кормил и одевал меня. Никаких излишеств у нас не было, но я никогда не голодала и оборванкой не ходила. В минуты трезвости отчим даже пытался интересоваться моей жизнью, и вот за это я ненавидела еще сильнее.
Позже, уже после его смерти, я узнала, что именно спустя некоторое время после моего побега он сильно сдал. Перестал ходить на работу, перебиваясь небольшими периодическими подработками. Пить стал беспробудно, и в конце концов это завершилось вполне закономерно.
Квартиру после его смерти унаследовала я – у отчима никаких родных кроме меня не было. Я не хотела лишний раз даже заходить туда и поторопилась ее продать. От сделки я получила приличную сумму, которая стала солидным первоначальным взносом на ипотеку – хоть мы и жили в панельке в спальном районе, но в пешей доступности было метро, сам по себе район обжитой и довольно приятный, так что продажа оказалась выгодной. Я приобрела себе квартиру побольше, чем была у нас. Через пару лет я стала очень хорошо зарабатывать и быстро закрыла кредит.
Странно получилось. Человек, которого я так не любила, позволил мне еще в старших классах не нуждаться ни в чем – так, что я смогла скопить на побег. А позже и обеспечил меня жильем. Я не хотела об этом думать, но такие мысли возникали. И изнутри меня жгло чувство вины и стыда.
Потом, мне казалось, я научилась не вспоминать. Но периодически внутри снова словно возникал раскаленный прут, который проворачивался и ворошил все мое нутро, заставляя испытывать страх и тревогу. А потом весь этот ужас вырвался наружу и превратил мою такую стабильную и правильную, выверенную по минутам жизнь в хаос.
Психопат
Все складывалось просто великолепно. Я получил прекрасную трехкомнатную квартиру в центре Москвы и переехал туда из общежития. Квартира была весьма убитая, конечно, но потенциал у нее имелся. Поначалу я просто отмыл все комнаты и не торопясь в течение года переклеивал обои на вариант посвежее. Своей работой я остался удовлетворен, решив, что пока этого хватит. Потом, когда я начну хорошо зарабатывать, я
