и этих грязных и беспросветных эпизодов в моей жизни не было. Я отрицала очевидное.
После нескольких сеансов эта буря немного улеглась. И сегодня я решила упомянуть об этом. Я сказала:
– А знаете, после первого посещения мне было очень плохо. Мне пришлось признать, что моя жизнь не такая, какой я всегда хотела ее слепить. Что в ней были те вещи, которые я хотела забыть и даже полностью отрицала их существование.
– А в какой момент вы стали их отрицать? И почему именно так хотели не просто пойти дальше, а именно полностью вычеркнуть эти эпизоды из вашей жизни? – склонив голову, спросил врач. Я помялась, но решила быть честной. В конце концов, помощь нужна мне. Много ли будет толку, если я стану врать – только запутаюсь еще больше и застряну в этой трясине безнадеги.
– Когда мне было лет 10-11 я начала стыдиться отчима. Я начала уже что-то понимать, и мне приходилось краснеть за него. Кроме того, если в детстве еще какие-то друзья у меня были, с каждым годом их становилось все меньше – ведь подростки жестоки, они начали издеваться надо мной. Я перестала подпускать кого-то близко. Мне было очень неприятно дома, и не хотелось переживать все это еще и в школе.
– Вы сказали про 10-11 лет. А до этого момента – как вы относились к отчиму? – поинтересовался аналитик.
– Ну, – я немного смешалась, – когда он напивался, становился неприятным человеком. Я даже постепенно стала понимать, в какие моменты стоит убежать на улицу и как долго нужно гулять, чтобы он не докапывался до меня. Но вообще-то тогда я не испытывала к нему ненависти. Мне было очень обидно в те моменты. Но когда он трезвел, всегда раскаивался. И вел себя… ну, как отец, – вконец стушевавшись, заявила я. Мне показалось, что на лице врача я увидела удовлетворение, но может, просто показалось. Он сказал:
– А теперь давайте вернемся к тем чувствам, что вы испытали после первого сеанса. Что это были за чувства?
– Мне было больно. Я испытывала тревогу, ненависть, страх. И стыд, – последнее слово я сказала очень тихо.
– Чего же вы стыдились?
– Что я его забыла. Что выкинула из памяти, как никчемного и гадкого человека. Который испортил мне всю жизнь.
– Но отчего бы вам стыдиться, если он действительно испортил? – подкинул вопрос врач.
– Потому что все на самом деле не так, – из моего рта вылетела эта фраза, и мне показалось, что она придавила меня мертвым грузом.
Психопат
В ложке – лекарство, в чашке – яд. Древний постулат, который слышали даже школьники. Правда, травить я никого не собирался, вовсе нет. Но я всегда был любознательным и понимал, что некоторые весьма популярные и безрецептурные лекарства могут при определенных условиях ухудшить здоровье человека. Значительно.
А удивит ли кого-то, что старый и немощный человек стал чувствовать себя хуже? Полагаю, нет. Это ведь такой закономерный и естественный процесс. Вот только мне немного надо было его ускорить. Я начал подсыпать моей подопечной некоторые доступные к покупке в обычной аптеке и весьма популярные препараты, которые сильно ухудшали ее самочувствие.
У нее начались довольно сильные боли – то голова, то в груди что-то беспокоит, то отказываются худо-бедно работать и другие части тела. Она мне жаловалась, а я ее утешал и успокаивал, внутренне ликуя. Кстати, жаловалась она многим знакомым – бабушка была довольно разговорчивая, постоянно висела на телефоне, общалась с соседями, главным образом, а еще с другими представителями волонтерской организации, которые приходили к ней до меня.
Когда я встречался с соседками на подъездной лестнице, они шепотом справлялись о здоровье приятельницы, качали удрученно головами и безмолвно вздыхали – мол, близится ее конец. В волонтерском центре, где люди искренне полагали, что я привязался к старушке и переживаю, меня постоянно приятельски-участливо похлопывали по плечу, как бы говоря этим жестом – не унывай, мы с тобой.
Я же вел свою игру. Читал старушке по вечерам Библию, и мы долго беседовали на тему – а есть ли что-то за чертой. А однажды как бы случайно я в разговоре подвел тему под разговор об эвтаназии. В том ключе, что это благо, но оно почему-то во многих странах запрещено, хотя это единственный вариант обрести покой для тяжело больных. Я не мог не заметить, как в процессе беседы в уставших глазах моей собеседницы зажегся какой-то огонек. Я перевел разговор.
Но с того дня неоднократно у нас случались похожие разговоры, где мы рассуждали о том, возможно ли попасть в рай после эвтаназии. Я горячо отстаивал точку зрения, что человек не создан был для страданий, что всевышний милостив и всепрощающ.
Я действительно думаю, что человек не создан для страданий – я уж точно. В остальном же – полагаю, нет ни рая, ни ада, и подобные беседы для меня – пустая софистика. Но для моей подопечной это были беседы утешения. Ей становилось все хуже и хуже, она почти не вставала с кровати, но разум ее был ясен.
И вот однажды я с еще одним волонтером привез ей продуктов, необходимые лекарства – мы принесли несколько коробок круп с запасом, дотащили их до нужного этажа. Я, отдуваясь, открыл дверь – у меня давно был ключ, так как подопечная моя уже ходила с очень большим трудом. На мое приветствие из коридора она не отозвалась. Мы с другим волонтером переглянулись и пошли искать старушку.
Она находилась в кресле на кухне – наверное, ей было трудно добраться туда из спальни самой. С первого взгляда как живая, но тело ее уже остывало. Рядом стояла пустая бутылочка из-под сердечных капель, а подле нее лежала записка. В ней она кратко благодарила меня за то, что скрасил ей последние дни. Напоминание, что квартиру она завещала мне. Уверения, что жизнь ее была прекрасна, но больше боли она не вынесет, и потому ей пора уходить.
Глава 5. Приходите на сеанс
Врач
Эта девушка вновь сидела передо мной, наладить с ней какой-то контакт было довольно трудно, но тем и интересно. Я провел с ней уже несколько сессий и выяснилось, что она страдает слуховыми галлюцинациями, а также бредовыми идеями о своем особом предназначении. Причем она так и не могла ответить на вопрос, в чем оно заключается – по ее словам выходило, что голоса ей заявили: она – мессия, но что именно сокровенного в ее предназначении, пока не объяснили.
