ни относясь в эпоху умершего, но продолжающего гнить, постмодернизма.
Поэтому-то и вспомнился великий Петр, который с остервенением и страстью прорубил «окно» в Европу, понимая, что для создания российской империи необходимы технологические достижения Запада, преодоление архаичности и неповоротливости древнерусского общества, смена культурных и социальных стереотипов, серьезная корректировка ментальности русского человека. Ему это удалось, его подвиг ни с чем не сравним в русской истории, но ему же пришлось уже первым в глобальном смысле отбивать накат Запада в лице шведов на расширяющуюся и укрепляющуюся Россию. Какие он делал выводы из этого, уже трудно однозначно ответить, но очевидно одно, что такое «сближение» с Европой, помимо грандиозного приза в виде учреждения русской империи, ее утверждения на севере и частично на юге европейского континента, стоило немало жизней русскому народу. Не случайно же Петр заслужил прозвище «Антихриста» в народной среде, да и то, если вспомнить, с каким остервенением лично Петр рубил головы восставшим стрельцам, своими руками казнив несколько десятков возмутителей спокойствия, да так, что топор затупился, то вопросов остается немало.
Так что ссылка на Петра носит больше риторический и эмоциональный характер. Его историческая экстенсивность в развитии России была жизненно необходима стране, но духовная сосредоточенность народа и страны на чем-то ином, чем географическое развитие государства, подчас выступает не менее важной задачей, чем приращение территориями и покоренными племенами. Но это не пример Петра. Пушкин гениально его охарактеризовал кратким выражением, сказав, что он «один есть целая всемирная история». (Пришло в голову, что самое оптимальное соединение русского и западного мы обнаруживаем в истории России, когда на ее престоле разместилась немецкая принцесса, ставшая в итоге Екатериной Великой. То-то было удивительным гармоничное сочетание русской удали и бесшабашности с домовитостью и государственным умом немки на русском троне. Она была принята русскими людьми, она стала русской по духу, в отличие от другой немецкой принцессы, будущей жены Николая II, сыгравшей по-своему роковую роль в событиях русской истории начала XX века).
Когда, на ком закончилось это проникновение России в Европу, непонятно, но сегодня очевидно, что Россия нуждается в определенной автаркии, в замыкании в своих собственных границах, пользуясь этническими, природными, климатическими и всякими иными богатствами, какие ей даровало провидение. По существу, если вдуматься, то Россия представляет собой уникальный пример «мира в мире», она может совершенно естественно и свободно существовать внутри самое себя, не обращая внимания на все остальное человечество. Этот удивительный дар истории необходимо использовать в полной мере и перестать рваться сквозь закрытое окно, с чуть приоткрытой форточкой, на Запад, где Россию никто не ждет, а напротив, именно там стремятся, как можно сильнее ей навредить и ее унизить.
Для полноты воображаемой этой благостной картины было бы неплохо соорудить некий «олигархический пароход», особенно в столетнюю годовщину данного события по высылке лучших умов России в 1922 году на «философском пароходе», и отправить на нем куда-нибудь на Запад тех самых отечественных нуворишей, какие не собственным умом и смекалкой заработали невиданные деньги, но распилив с согласия руководства тогдашнего государства общенародную собственность, созданную трудом миллионов людей в пределах бывшего СССР.
Забытый пророк. Александр Герцен и исторические уроки поколения «восьмидесятников» XX века
Читая «Былое и думы» А. И. Герцена, поражаешься не только жизни этого человека незаурядного масштаба, одной из немногих фигур поистине европейского размаха, который единственно и мог связать еще в XIX веке разорванные отношения Запада и России, сократить разрыв между ними – как эмоциональный, так интеллектуальный. Но я сейчас хочу сказать о другом, о том, как замечательно точно и глубоко он описывал историю взаимоотношений России и Европы, удивительно точно воссоздавал историю поколений людей, какая в России была всегда крайне важна. Блистательное пушкинское поколение писателей и мыслителей, да и революционеров, если вспомнить о декабристах, потерянное поколение после Пушкина, к которому принадлежал и сам Герцен, удушенное в реальных тисках николаевской России. Это все его, герценовские, слова.
Тут, правда, справедливости ради стоит заметить, что крутой царь был не так уж плох для развития русской культуры и литературы в особенности; перечисление русских гениев, творивших при нем, может занять несколько абзацев текста. Да и во внешней политике все складывалось неплохо. И то сказать, что, помимо перманентных войн с Турцией, Россия не ввязывалась в николаевский период ни в какие большие войны в Европе и вообще неплохо управляла континентом, не допуская слишком больших потрясений общего масштаба. «Сломался» же царь на как бы «проходной» Крымской войне (1853–1856), умудрившись поссориться с Англией и Францией одновременно, какие радостно поддержали Турцию в ее конфликте с Россией. Правда, большой пользы для Европы из этого не вышло, усилиями русских дипломатов получилось так, что особых потерь русское государство не понесло, зато поражение в войне привело к самоубийству Николая I (уж очень много доказательств этому факту), воцарению Александра II и началу реформ в России, после которых она и начала свой «забег» в соревновании с мировыми державами, какой фактически и выигрывала к рубежу веков. Но это отдельная и весьма интересная тема, какая освещена более подробно в нашей работе о столкновении России и Запада.
И дальше в XX веке это разделение между поколениями приобрело какой-то особый трагический смысл и определенность чуть ли не математического правила. Безусловно, существовало поколение русских людей, какое прошло через исторические перипетии первой мировой войны, революции и гражданской войны (если перебросить мостик через столетие и посмотреть на то, какое поколение русских людей и как создавало новую реальность после крушения царской империи).
Это было поколение, которое, с одной стороны, вошло в новую социальную действительность, пересоздало страну, создав почти из ничего, из полной разрухи могущественную индустриальную державу, а с другой, это было то же самое поколение людей, прошедших через голод, коллективизацию и самоуничтожение в репрессиях предвоенных лет.
Наконец, это было все одно и то же великолепное военное поколение, которое в начале войны предстало перед всем миром и для собственного народа в виде жертвенного агнца, миллионами погибая на поле боя или попадая в плен и там уже умирая, а во второй половине освободительной войны предстало опять-таки перед всем миром как коллективные «300 спартанцев», всё сокрушая на своем пути и подарив России ее главную Победу. При этом уже было и не важно, что после этого само это поколение как бы и растворилось незаметным образом в теле своего народа, не получив от этой своей сокрушительной и цивилизационной победы над врагом никаких выгод и антропологических преимуществ. Впрочем, что можно об этом сказать, если
