положила в кроватку. Вытерла слезы, села на диван, стала расчесывать волосы.
— Нет, Андрей, тебе не справиться… — успокоившись, грустно проговорила она.
— С кем не справиться? — сказал он, радуясь, что она перестала плакать.
— С глоткой своей — вот с кем.
— Ерунда… Я не алкоголик… — пробормотал он.
— Не алкоголик, а прикладываешься не меньше. — В ее больших голубых глазах снова заблестели слезы. Положила расческу, безнадежно махнула рукой: — Ложись-ка лучше спать.
Она подошла к кровати, разобрала ее. Принесла таз с водой и поставила перед ним.
Он вымыл ноги. Задумчиво выкурил папироску. Разделся, погасил свет, забрался под одеяло. Нина лежала к нему спиной. Он хотел обнять ее. Она отбросила руку:
— Не переношу запаха сивухи!
Он повернулся на спину, вздохнул.
— Ерунда, все ерунда… — больше для самого себя, чем для нее, сказал он и потом еще долго повторял это в мыслях, пока наконец не заснул.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Порывистый осенний ветер гнул верхушки деревьев, сорванные листья кружились в воздухе, падали на крыши домов, устилали дорожки. На вершине голой липы сидела ворона. Она балансировала на ветке и каркала. Сюда, в захолустное местечко с деревянными домиками и сарайчиками, со всех сторон врывалось строительство. Дизельные тракторы, бульдозеры с ревом сгребали в кучу ветхие постройки. Маячили башенные краны, высоко в воздухе, подвешенные на тросах, плыли огромные плиты, балки, панели.
Земля была искорежена гусеницами, шинами машин. На подошвы налипала грязь, ботинки становились тяжелыми. Миновав строительство, Иван вытер запачканную обувь о траву, прибавил шаг и вскоре выбрался на магистраль, по которой мчались автомобили. Его мысли были заняты мастерской. Он проработал здесь ровно месяц и успел сблизиться и сдружиться со многими. Ему хотелось остаться тут совсем, а это означало, что сегодня, с окончанием месячного испытательного срока, он должен зайти к Кочкареву и поговорить с ним.
Между тем, сам того не замечая, он ступал уже по черному до блеска отшлифованному граниту институтской лестницы. Увидев в нем свое отражение, бросился в коридор перевешивать табельный номерок. По тому, что и у табельной доски, и в коридоре было пустынно, догадался, что опаздывает. В минуту проскочив двор, он, весело поздоровавшись с ребятами, уже стоял у своего стола и натягивал халат.
На верстаке лежали заготовленные с вечера полоски металла, которые надо было разрубить на части. Он взял зубило и молоток и так же, как и вчера, с азартом принялся за дело. Комната наполнилась звоном, из-под зубила летели искры. Вместо перекура, поразмыслив, он отправился к Кочкареву, решив поговорить с ним по душам. В кабинете с единственным небольшим окном, заставленным домашними цветами, было полутемно. Кочкарев сидел в кресле и распекал сидящего напротив него жестянщика Москаленко, худенького шестидесятилетнего старичка.
— Почему не изготовил вентиляционные трубы? — строго спрашивал Кочкарев.
— Я бы выполнил задание, если бы был материал, — спокойно отвечал Москаленко.
Никанор Никанорович переложил с места на место лежавшую перед ним папку.
— Мне известно другое — на складе полно материала, — повысил он голос.
— А я разве говорю: нет? — Москаленко вместе со стулом пододвинулся к столу, поставил на него локти. — Материалу много, да только жесть, а какой дурень будет гнуть из нее трубы? Жесть, на что она идет? Воронку согнуть или банку яку, а вы — трубы… На трубы нужно кровельное железо, а его на складе нема. — Он снял руки со стола и скрестил их на груди.
Кочкарев не любил, когда рабочие разговаривали с ним запанибрата. А это был именно такой случай. Он сердито думал, какую бы похуже подобрать старику работу.
— Ладно, — мрачно сказал он, — оставим трубы, есть срочное дело.
Москаленко в ожидании, как гусак, вытянул шею.
— Возьми лопату и лом. Надо вырыть яму для стока вод и залить ее цементом, — сказал Кочкарев.
— Чего? — переспросил жестянщик.
— Я уже сказал «чего»! — передразнил его Никанор Никанорович. — Лопату и лом возьмешь в кладовой, цемент выдам после. — Кочкарев не упускал случая, чтобы вместо нанятых для таких целей знакомых ему людей использовать рабочих мастерских.
— Это не мое дело! — возмутился Москаленко.
— Не хочешь — подавай заявление, держать не стану!
Москаленко медленно поднялся, взял со стула свою порыжевшую кепку, помял ее в руках.
— Эх! — проговорил он, едва сдерживая слезы. — Со стариком сладили… — Расправил кепку, надел ее на голову и сутулясь побрел к двери.
Никанор Никанорович проводил его взглядом, машинально поправил чернильницу на столе, провел рукой по лысеющей голове и, не поднимая ее, указал Буданову на стул.
Настроение Ивана было испорчено. Намерение поговорить с Кочкаревым по душам теперь, после сцены, которая внезапно разыгралась перед ним, само собой отпало.
— Кончился мой испытательный срок, — сказал он сухо. — Как, оставляете меня в мастерской или мне искать другое место?
— Ну, а тебе у нас понравилось? — с улыбкой спросил Кочкарев и тут же посерьезнел. — Окладик мы тебе накинем. — Он нагнулся через стол, словно собирался сообщить что-то таинственное. — Нам надо изготовить приборы. Если справимся, будут и оклады и премии. Я назначу тебя своим помощником, и уж тут, — он выразительно посмотрел на Ивана, — львиная доля тебе.
— А что за приборы? — спросил Иван. До сих пор он выполнял не очень квалифицированную работу. Но приборы! Они были его любимым делом. И теперь, когда речь зашла о них, у Ивана загорелись глаза, хотя он не совсем понимал, о какой «львиной доле» говорил Кочкарев.
— Что за приборы? Узнаешь после! — ушел от ответа Никанор Никанорович. — Работка что надо! Не пожалеешь. Со мной всегда можно сговориться.
«Откуда у него такая самоуверенность? Интересно, где он работал до прихода в мастерскую?» — подумал Иван.
Беседа затянулась, хотя Буданов почти не говорил, а только слушал, глядя на энергичное, краснощекое лицо Кочкарева. Все его мысли были о приборах, хотя Никанор Никанорович, по сути, ничего о них и не сказал.
Утомленный длинным разговором, Иван вышел из кабинета, постоял на свежем воздухе и вернулся в мастерскую. Перед ним замаячила согбенная спина рывшего яму Москаленко. Здание мастерской было построено на бывшей свалке, и его лопата все время натыкалась на железки, кости, тряпки, битое стекло, консервные банки.
— Черт-те что! — ругался Москаленко, орудуя то ломом, то лопатой.
Работа явно была ему не под силу, он тяжело дышал, руки его дрожали. Он с отчаянием смотрел на свои парусиновые ботинки и испачканные грязью брюки. Иван засучил рукава и, ничего не объясняя, взял у него лом. Москаленко, потоптавшись немного, вылез из ямы, достал папиросы, закурил и устало опустился на табуретку. Подошел Ремизов. Жестянщик поднял голову.
— Я думал, как лучше, а он
