отбился, а Спивак половину людей положил за здорово живёшь. Первый бой, понятно. А пацанов всё равно жалко. А страх это обычное дело. Дурак умереть не боится. Сейчас ты дух переведи – и за работу. Всю разбитую технику в пропасть БТРами сбросишь. Акт составишь. Потом на досуге подробный отчёт и схему боя набросаешь. Ну, давай. Я к вертушке. Ты здесь уже сам. Не дрейфь. Я через такое в Афгане проходил, и ничего. Живой, как видишь.
Селиванов пошёл к вертушке, а Николай смотрел ему вслед, сжимая в дрожащих пальцах дымящуюся сигарету. С гор спускались солдаты, закопчённые и разгорячённые после недавнего боя.
–Коля! Ты, что ли? Вот уж не думал, что здесь увидеться доведется! – подскочил к Коле один из командиров.
–Ринат! Ты как здесь?
–
Вас прилетел выручать. Даже поесть толком не дали. Так это вас мы из задницы вытаскивали? – Ринат счастливо засмеялся и смешно потряс головой.
–Ты как? – Николай вглядывался в счастливое лицо Рината, удивляясь тому, что обрадовался этому человеку, с которым у него было мимолётное знакомство в самолёте, как родному брату.
–Да вот, теперь ротой командую. Воюю помаленьку. Как сам? Как Санька Лошак? Появляется?
–Саньке спасибо. Он вместе со мной роту готовил. Видишь, какие молодцы. Первый бой, а как держались!
–Ну, с боевым крещением тебя, – Ринат крепко потряс руку Николая и, вдруг, осёкшись глянул куда-то через плечо.
–Что там? – спросил Коля разглядев на бетонке два тела. Поодаль пленный «дух» дрожал в драном бушлате то ли от холода, то ли от страха.
–Двоих наших ребят пленных нашли. Вот этот (кивок в сторону «духа») рассказал, что их в отряде за вьючных животных держали. В первый же день языки поотрезали и, кто хотел, насиловал. А когда отступать начали, их с собой забрать не смогли. Ну и горло всем перерезали и бросили. Эх, жалко мы этого духа перед начальством засветили. Я бы лично с него живого кожу содрал.
Коля смотрел на тела, лежащие друг возле друга на холодной бетонке, на босые ноги, торчащие из рваных армейских штанов и на ступни, покрытые потрескавшейся кровавой коркой. Как ни странно, на лица погибших Николай посмотреть так и не решился.
Ледяной ветер насквозь продувал ущелье, забирался под драные солдатские бушлаты и, казалось, пробирал до костей. Мамед спотыкаясь, брёл по тропе, ёжась от холода, а мысли всё плели и плели в его голове тонкое кружево воспоминаний.
Война всех сорвала с насиженных мест, швырнула в свой смертельный водоворот и закружила, перемешав человеческие судьбы, связав их в один тугой узел. И превратился Мамед из мирного колхозника в воина. Сбились они тогда в небольшой отряд, который промышлял на дорогах, нападая на отдельные машины, добывая этим пропитание себе и своим семьям. Заезжали к ним в аул агитаторы, которые вдалбливали в их головы, что хотят неверные отобрать их землю, а, значит, являются они для правоверных первейшими врагами. Да и мулла постоянно твердит, что пора поднять зелёное знамя ислама на войну с неверными. Но главное, это прокормить семью. Не вылезал Мамед вперед, хоть и трусом его назвать никто не мог бы. Были стычки у них с другими отрядами за территорию, но чаще все-таки держались ближе к дороге. Пришли они как-то в аул после похода, а в ауле одни угли, да трупы. Рассказал им потом чудом уцелевший старик, что пришли русские, злые были очень. Перерыли весь аул и нашли вещи, которые они с ограбленной машины приволокли. Тогда выжгли и вырезали русские весь аул, поснимали все золотые украшения с убитых и ушли. Потемнело у Мамеда в глазах. И стало для него ясно, что нет для него врага больше, чем русский. И никакие агитаторы, никакой мулла не переубедит его в обратном. Ушли они тогда все к Гассану в отряд. Крепко мстил Мамед за свою семью. Всё хранит его цепкая память. И то, как насиловал он проклятых Иванов перед тем как расстрелять, и то, как вспарывал им животы, а потом, когда обезумевшие от страха и боли солдаты подбирали с камней свои внутренности, он мочился на них. И постоянно перед глазами стояла его семья. За них. А потом они готовили засаду. Мамеду тогда так живот скрутило, что он отошел подальше и присел за камни. И тут началось. Неожиданно на них сверху обрушился русский спецназ. Мамед затаился за камнем и уже, видя, как гибнут один за другим его товарищи, собирался скрыться, когда увидал, что неподалеку от него, обхватив камень руками, жадно хватает ртом воздух молоденький русак, отставший от своих. Усмехнулся Мамед, вспоминая, как испуганно вытянулось лицо солдата, как судорожно хватал он свой автомат. С каким удовольствием выпустил Мамед очередь в это ненавистное тело. А потом, тихо крадучись между камней, он ушел, единственный выживший из всего отряда. Неделю он скитался по горам как одинокий волк, пока не прибился, одичавший и исхудавший к отряду Рахмуна. Рахмун, конечно, не такой великий воин, как Гассан, но всё же лучше, чем одному. Что будет дальше – Мамед не задумывался. Главное – мстить. Сегодня они должны были выйти на соединение с отрядом Али. Их пять человек шли впереди в дозоре, когда внезапно из-за камней на них налетели русские. Против этих здоровых, подготовленных бойцов они сделать ничего не могли. Без звука в течении секунды спецназовцы повырубали их и поволокли в сторону от тропы. Плен. Идти со связанными руками и с бессильной злобой смотреть на своих заклятых врагов – нет пытки мучительней. У небольшой горной речки остановились на привал. Пленных рассадили на небольшом пятачке и, развязав им руки, оставили под присмотром двоих автоматчиков. Мамед растирал затекшие запястья и огляделся вокруг. Смириться с пленом, это, значит, простить русских, предать память своей семьи. Парни с автоматами отвлеклись, наблюдая за тем, как развлекаются солдаты, брызгая друг на друга ледяной водой. Мамед подобрался и прыгнул на ближайшего. Главное – забрать автомат и уйти вниз по руслу реки, прикрываясь валунами. Завязалась борьба, автомат непроизвольно выстрелил, пуля взвизгнув срикошетировала в сторону. Удар под дых вышиб дыхание и тут же сокрушительный левой в челюсть бросил Мам еда на камни. Огромный сержант склонился над одним из бойцов, раненным этой случайной, рикошетной пулей в ногу.
–Серега, брат, как ты?
–Да нормально, жить буду. Вот нога только.
Сержант повернулся в сторону Мамеда, в глазах сверкнула звериная ненависть. Часовой поднял автомат, наведя ствол на пленного.
–Отставить. Я с ним по-другому поговорю, –
