их обсуждение. Таким образом, было решено продлить временное перемирие только до Троицына дня, демаркационную линию провести по рекам Припяти и Горыни, а на Подолии — по Каменцу. Собственно, это было решение гетмана, о согласии комиссаров он не спрашивал.
Прощаясь, Хмельницкий в немногих словах откровенно объяснил, почему он не может согласиться на другие, более умеренные условия договора. «Не знаю, — сказал он, — как состоится вторая комиссия, если мои молодцы не согласятся на двадцать или тридцать тысяч реестрового войска и не удовольствуются удельным панством своим: Не сам по себе откладываю я комиссию, а потому что не смею поступать против воли рады, хотя и желал бы исполнить волю королевскую».
Искренность Хмельницкого не вызывает сомнения — бесспорно сам он был бы готов согласиться даже с менее выгодным договором, чем предлагали польские комиссары, но став во главе всенародного освободительного движения, он, несмотря на свое гетманство, оказался заложником у народных масс. Казацкая верхушка, хотя и допускала нелицеприятные высказывания в адрес польских комиссаров, все же готова была к компромиссу с Короной, но камнем преткновения явилась чернь. Бывшие рабы, вкусив воздух свободы, взяв в руки оружие и сбросив со своей шеи панское ярмо, ни под каким предлогом не желали возвращаться к прежнему подневольному состоянию. Сейчас они представляли собой организованную вооруженную силу и при малейшей попытке превратить их снова в рабов, гетман и старшина были бы уничтожены физически. Кроме того, и среди казацкой старшины у Хмельницкого были недоброжелатели, которые не преминули бы воспользоваться ситуацией.
Конечно, Серко и Верныдуб обо всем этом узнали значительно позднее, а в то время, когда комиссия Киселя только возвращалась в Варшаву, один из польских шляхтичей по фамилии Стрижевский собрал отряд из нескольких сот человек и внезапным ударом захватил Бар, вынудив расквартированный там небольшой гарнизон казаков брацлавского полка, обратиться в бегство.
Серко и Верныдубу об этом стало известно через несколько дней. Они и раньше знали, что зимой вдоль Горыни и Случа казацкие гарнизоны малочисленны, а казаки брацлавского полка, которым стал командовать Данила Нечай, распущены по домам, поэтому пытаться отбить Бар назад просто некому.
— Пока Нечай соберет своих казаков, да покуда они отобъют Бар у ляхов, пройдет немало времени, — завел разговор Остап, думая о чем — то своем.
Серко внимательно посмотрел на него, поняв, о чем тот размышляет.
— Да и у нас сил маловато, едва половина полка укомплектована, — заметил он, — хотя оно конечно, Бар, как крепость имеет важное стратегическое значение, нависая с юго — запада над казацкими территориями. Оставлять ее в руках у ляхов нельзя.
Посовещавшись, приятели решили все же, несмотря на малочисленность своего отряда, попытаться освободить Бар, а заодно и проверить на что годятся их охотники. К этому времени полк уже был наполовину сформирован, поэтому собрать его не составило труда. Пятьсот всадников не ахти какая сила для штурма такой крепости, как Бар, но ведь и у Стрижевского солдат не больше. Кроме того, на стороне охотников была внезапность, вряд ли поляки опасались, что кто — то сейчас попытается отобрать у них неприступную крепость.
Без обоза и артиллерии марш занял около трех суток, у всадников с собой ничего лишнего не было, помимо оружия и боеприпасов, имелся лишь запас продовольствия и фуража на неделю. У некоторых охотников, рассчитывавших не столько воевать, сколько разжиться трофеями, такая спешка вызвала недовольство. Часть из них открыто роптали, заявляя, что Серко обрекает их на бесславную гибель, так как такую крепость, как Бар, пытаться взять штурмом бесполезно. Кое — кто во главе с одним из мурафинских мелкопоместных шляхтичей Петром Одинцом, даже прямо заявляли, что намерены возвратиться назад и дальше служить под командой Серко не станут.
Когда до Ивана дошли слухи об этом, он объявил привал и, выстроив полк, сказал:
— Каждый из вас пришел сюда добровольно, никого насильно записываться в охотники не тянули. Но все, кто включен в полковой реестр, теперь обязаны подчиняться законам Войска Запорожского. Первый и наиважнейший из них — это беспрекословное подчинение начальнику в военном походе. За неповиновение полковнику — смерть! За трусость и бегство с поля боя — смерть! Каждый должен эти законы усвоить и строго соблюдать. Вернемся из похода, не захотите больше состоять в полку — дело ваше. А сейчас будет так, как я скажу.
— Да не слушайте вы его, что он нам сделает, — Одинец, широкоплечий, лет тридцати мужчина, ростом едва не с Верныдуба, выехав вперед из строя, обернулся к своим сообщникам, — возвращаемся, паны — браты, по домам и пусть попробует нас остановить!
— Остановить, — рассмеялся Серко недобрым смехом, спрыгивая с лошади, — а зачем мне тебя останавливать? Я тебя, хлопче, убивать буду. А ну спешивайся и выходи против меня. Я безоружный, а ты с саблей. Ну, чего ждешь!
Он сбросил керею и жупан на землю и, оставшись в одной холщевой рубахе, стоял, сложив руки на груди.
Одинец растерялся, не зная, как поступить. Рука его непроизвольно потянулась к затылку. Одно дело покуражиться, затеять ссору, показать себя вожаком перед своими единомышленниками, а совсем другое принять вызов полковника. Добро бы тот вызвал его на поединок, а так с саблей против безоружного выйти ему не позволяла гордость. Но и уклониться от этого странного вызова он не мог, не потеряв навсегда уважение товарищей. После некоторого колебания, Одинец все же спрыгнул с коня и тоже, сбросив верхнюю одежду, стал наступать на Ивана, сжимая кулаки.
— Атакуй с саблей в руках, а то зрителям будет не интересно, — крикнул тот. Он стоял в свободной позе, с непокрытой головой и с нескрываемой насмешкой смотрел на Одинца.
Верныдуб, остановивший своего коня немного поодаль, даже не смотрел в их сторону, так как знал заранее, чем все закончится. Остальные же охотники подъехали ближе, не понимая, на что рассчитывает полковник, казавшийся довольно щуплым по сравнению с великаном Одинцом.
Тот, наконец, достал саблю из ножен и сделал несколько неуверенных шагов в направлении полковника.
— Да, атакуй же ты, черт тебя побери, — крикнул тот, — холодно стоять, замерзнем.
Среди охотников послышался смех. Одинец побагровел и с саблей в руке прыгнул вперед. Точнее, хотел прыгнуть, но вдруг на глазах изумленных зрителей, словно наткнулся на стену и едва не упал назад, с трудом удержавшись на ногах.
Мало кто в этот момент заметил, что взгляд Серко стал тяжелым, словно налитый свинцом, а из глаз его будто заструился поток энергии, не дающий его противнику двигаться вперед. Большинство зрителей подумали, что Одинец споткнулся сам и поэтому
