— Что с твоими волосами?
Я кинула взгляд на себя в зеркало — волосы были не самым ужасным из того, что предстало моим глазам. Да, прическа безнадежно растрепана, а макияж — размазан, но помимо этого имелся еще помятый и местами грязный костюм, прямо в котором накануне и уснула.
Я поморщилась при виде того, на что была похожа. И почему-то вспомнила глаза Артема — он смотрел на меня также, как всегда. Не замечая моего ужасного внешнего вида, он смотрел, казалось, прямо в душу. Его взгляд заставлял забыть о неопрятности и жалкости собственного облика.
Внутри снова шевельнулись сомнения, зароненные словами подруги. А будет ли кто-то еще смотреть на меня так, как Артем?..
Я отмахнулась от этой мысли. Я слишком уязвима сейчас, слишком ранена.
— Пора бы покраситься, цвет освежить, — продолжала, тем временем, мама.
Я стояла перед ней, разбитая и расхристанная, а ее волновало только то, что мои волосы поблекли. Впрочем, я была ей за это даже благодарна. Все лучше, чем говорить о том, почему я вообще приехала.
— Да… потом, — ответила ей рассеянно.
— Ты надолго?.. — поинтересовалась она в ответ и я, готовясь к неизбежным вопросам, сказала:
— Пока не знаю.
Но комментариев не последовало. Вместо этого мама произнесла:
— Я тебе ванну наберу, помоешься.
И я с благодарностью кивнула. Мне было уже тридцать три года, но здесь, в старой квартире, где провела большую часть жизни, я снова чувствовала себя ребенком. И это было сейчас именно то, в чем я действительно нуждалась. Именно то, чего неосознанно искала.
Сбросив с себя грязную одежду, я нашла в шкафу старую футболку и шорты и с облегчением их на себя натянула. Словно сбросив костюм, бывший свидетелем моего кошмара, сбросила с себя и часть тяжелой ноши, давящей на душу.
Мой взгляд пробежался по знакомой обстановке и замер, наткнувшись на старое пианино. Влекомая тягой, над которой не властны были обстоятельства и долгие дни простоя, я подошла к инструменту и с любовью коснулась полированной черной крышки. На этом пианино я когда-то училась играть.
Приподняв крышку, я устроилась за инструментом и нерешительно занесла пальцы над клавишами. Руки дрожали, желая и одновременно боясь прикоснуться.
Сколько же лет я не играла! С тех самых пор, как…
* * *
Четыре года назад
Муж хмуро смотрел на то, как я упаковываю в чемодан свои вещи. Его неодобрение читалось во всей его позе, молчаливым упреком витало в воздухе.
Вздохнув, я положила в чемодан еще одну блузку и выпрямилась, посмотрев на Артема.
Мы были женаты вот уже полтора года. Полтора года, похожих на сказку, которую омрачало только одно — Артему не нравились мои отъезды на гастроли.
Он сам прекрасно зарабатывал. Дела его фирмы, занимавшейся строительством, шли хорошо. И, по мнению мужа, не было никакой нужды в том, чтобы я работала.
Но я просто не могла иначе. Я любила его, но мне было важно оставаться отдельной личностью. Было важно что-то из себя представлять, а не просто быть женой предпринимателя.
— Пожалуйста, не смотри на меня так, — попросила я, чувствуя себя словно бы виноватой в том, что хотела немного иного от жизни. — Я тоже буду безумно по тебе скучать.
Артем вздохнул и, подойдя ближе, привлек меня к себе. Словно бы нехотя, проворчал:
— Не понимаю, зачем тебе это. Я же могу дать тебе все…
Все, кроме чувства самодостаточности, — подумала я про себя.
— Мы это уже обсуждали, — произнесла как можно спокойнее. — Музыка — это часть меня…
— Так играй дома! Играй для меня одного…
Его руки, сомкнувшиеся у меня за спиной, стали словно обжигающими. Пальцы требовательно, настойчиво впились в кожу. Он скользнул поцелуем по моим губам — быстро, почти невесомо, словно дразня; коснулся губами уха, спустился к шее…
Мое дыхание стало прерывистым, тело — податливым воском в его руках. И как ему удавалось зажечь во мне желание так быстро и так остро?..
Руки Артема прижали меня к себе крепче, вдавливая в тело, поцелуи — стали более жадными, алчущими… Я беспомощно застонала, не в силах устоять перед этим напором.
— Ты моя, Ника… — бормотал он между поцелуями. — Я хочу тебя… хочу всегда… рядом…
А потом все прервалось так же внезапно, как началось. Артем отстранился и, растерянно проведя рукой по волосам, сказал:
— Ник, дело не только в том, что я скучаю. Я боюсь, что… твои гастроли… плохо влияют на наши попытки зачать ребенка.
Его слова попали по самому больному месту.
Мы не планировали детей нарочно — просто в какой-то момент отказались от защиты, предоставив все решать за нас природе и случаю. И тот факт, что вот уже больше года я не могла забеременеть, начинал вызывать серьезное беспокойство. Обычно мы избегали этой темы, но теперь, когда Артем высказал свои опасения вслух, мой собственный страх словно бы стал реальнее.
Заметив мое помертвевшее лицо, он взял мои руки в свои и легонько сжал. Проговорил, осторожно подбирая слова:
— Я не прошу тебя насовсем бросить музыку. Только на некоторое время, пока все не получится… Посвяти себя мне. Подари мне ребенка…
Эти слова пробирали до глубины души, делали меня беспомощной перед ним, заставляли испытывать чувство вины от того, что ничего не получилось само по себе.
— Я подумаю об этом, ладно? А теперь мне надо срочно ехать в аэропорт…
Это были мои последние гастроли.
К музыке я больше так и не вернулась.
* * *
— Никааа, ванна готова!
Голос мамы вернул меня к реальности. Вздрогнув, я нечаянно задела застывшие в ожидании прикосновения клавиши, и пианино откликнулось на мое движение глубоким, просящим звуком.
Но я тут же отдернула пальцы. Я была еще не готова снова попытаться играть. Была не готова к тому, что может вдруг оказаться, что я играю уже не так, как раньше. Что из вполне состоявшейся пианистки превратилась в посредственность.
— Иду, — крикнула в ответ.
Расслабляющая ванна сейчас казалась мне просто пределом мечтаний.
Для всего остального еще будет время. Тогда, когда я смогу это выдержать.
* * *
Следующие три дня прошли в бессмысленном, но совершенно необходимом мне сейчас безделье. Я ела мамину стряпню, смотрела кино и различные ролики на Ютубе, читала книги и просто пыталась… дышать. Пыталась уговорить себя, что жизнь продолжается. Что возможно существовать и без всего того, что казалось неотъемлемой частью меня.
За это время я выбралась из дома только раз — чтобы забрать свою машину со стоянки у парка. Ехать тогда на ней к матери я не рискнула — один бог ведал, сколько алкоголя было в моей крови после той ночи отчаяния.
