А когда вышел из кабинки, её и след простыл, словно и не было ничего. Словно всё ему только что приснилось.
Впервые в жизни Влад искал. Бродил по клубу, вглядываясь в лица девушек. Искал и понимал: не найдёт. Исчезла. Получила своё и удрала.
Впервые в жизни он чувствовал себя использованным. И впервые в жизни ему не хотелось, чтобы наступал рассвет нового дня.
Ему нужна была эта печать дьявола. Девушка, что унесла с собой не только его часть, но и багрово-красные крылья с траурной каёмкой. Он на них подсел, как идиот, что впервые попробовал наркоту и сразу же заторчал. Его организм требовал новой дозы. Ещё адреналина и драйва. Запаха ванили и карамели. Невинно-пухлых губ. Охренительного секса, от которого рвало крышу и сносило всё вокруг яростной волной его желания.
«Пройдёт, — подумал он, когда понял, что всё, нет смысла искать и беспорядочно метаться. — Это алкоголь и ночь. Утром всё будет по-другому».
И действительно, утром ночное приключение виделось в другом свете. Ну, случилось. Ну и прекрасно. И хорошо, что она исчезла сама. Закончись этот вечер в его постели, всё было бы, как и раньше: он бы мечтал больше с ней никогда не встречаться. А так… нет девушки — нет проблемы. Приключение. Не больше. Его всё устраивает.
Эти слова он повторял несколько дней. А потом снова отправился в тот самый клуб, где встретил эту ведьму с поволокой в глазах и нимбом над головой. Пошёл просто так, без причины. Хотя кому он лгал: причина была одна — она. Он надеялся случайно её встретить. Но, конечно же, её там не было.
Пустая затея — искать девушку в большом городе, не зная о ней ровным счётом ничего. Влад даже имени её не спросил. Но он всё же попытался. Из упрямства. Из желания закрыть некий незавершенный процесс — так он это ощущал.
Но девушка словно в воду канула. Никто не видел. Не слышал. Не помнил. Глупая затея. Не стоило и начинать. Но наваждение не проходило — накатывало и взрывало бомбы в его душе, как только он ловил запах ванили или карамели. Как только видел блестящее платье на других девушках или находил глазами похожую причёску.
Но ни у одной из тех, кто издалека напоминал ему незнакомку из клуба, не было нимба над головой. А про невинный рот и глаза с поволокой он и вовсе молчит. Всё не то. Таких, как она, больше нет.
Глава 8
Она появилась тогда, когда Влад и не ждал. Снова выплыла из тьмы. Выскочила неожиданно, как чёрт из табакерки.
От их первой встречи несколько месяцев прошло, наверное. Но он её не забыл, нет. Сразу узнал. Хоть в этот раз она была другая.
Изысканное платье. Красиво уложенные на затылке волосы. Но всё тот же взгляд и пухлый рот. И запах. Её запах, который ему не спутать ни с чем, хоть она и попыталась спрятать его под шлейфом дорогого изысканного парфюма.
— Будешь так пялиться, Астафьев, оторву яйца, — привёл его в чувство хриплый голос Кирпича.
Антон Васильевич Кирпичников по прозвищу Кирпич — его бизнес-партнёр. Криминальный авторитет в прошлом (а может, и не в прошлом, но Влад старался на таких вещах не зацикливаться), нынче ворочал капиталами, как лесоруб с бензопилой, — брёвнами.
В тот день у них состоялась встреча в помпезном ресторане, где они собрались о делах поговорить и заодно оттянуться.
Кирпич упирался и присматривался. Влад напирал и хотел доломать этого доблестного потомка столичных трущоб и дремучих медведей из сибирских лесов.
Весь его деловой настрой пошёл по пизде, когда из глубин ресторана выплыла та самая незнакомка.
Да, он пялился. А она делала вид, что ничего не замечает. Скромная невинность, упакованная в стильный шик очень дорогой игрушки. Она любовница Кирпича?..
Впервые Влад почувствовал, что готов убивать. Похерить договорённости, давшиеся ему кровью и потом, ценой неимоверных уламываний и всяческих ухищрений. Хуже всего было то, что за ним стояли люди. Стефан, что разработал гениальный план по укрощению этого бугая.
Владу досталась роль буфера — как всегда. Как самому контактному. Стефан для этой роли не годился — не тот характер. И вот «сделка века» повисла на волоске.
— Что, хороша? — прицокнул языком Кирпич и сладко закатил маленькие глазки серо-буро-поцарапанного цвета. — Присаживайся, Лина, не стесняйся.
Девушка скользнула на стул напротив. Села рядом с Кирпичом. Скромно смотрела в стол. На щеках её играл лёгкий румянец, который вполне можно было принять за смущение и скромность. Только Влад знал, какая она на самом деле. Поэтому не верил этому театру одного актёра, хотя, стоит признаться, фальши не почувствовал.
— Это дочь моя, — прохрипел Кирпич, наваливаясь мощной грудью на стол. — Поэтому пялиться не моги. Не разрешаю пока что. Нежный цветок, хе-хе, — зашёлся он в хриплом смехе, больше напоминающем предсмертные хрипы тяжелобольного астматика.
Влад моргнул. Насколько он знал, у Кирпичникова было пять жён и ни одного ребёнка. Его агентура донесла: Кирпич прошёл процедуру вазэктомии, чтобы спокойно трахаться и не иметь последствий, не возиться с наследниками и чтобы они не срались после его смерти, деля наследство.
— Что? Завис? — одёрнул Кирпич Влада. — Охуел, да? Я сам в шоке, если честно.
Он снова ржёт, отхаркиваясь и задыхаясь. А Влад переводит взгляд с Антона Васильевича на незнакомку. Точнее, Лину. Если Кирпич и участвовал в её зачатии, то, хвала всем богам, на девушке это не отразилось: ей, видимо, достались лучшие гены.
— Волконская! — произносит Кирпич с гордостью. — Княгиня! — прихлопывает с радостью по столу. В голосе его и смех, и восхищение. — Или графиня — хер их благородных поймёшь. А может, и не благородные, но зато какая фамилия, какой павлиний хвост! Лучше, канешн, быть Волконской, чем Кирпичниковой. Но мне похер, однохуйственно, можно сказать. Девка, всё равно замуж выйдет, фамилию сменит. Зато кровь. Я только сейчас понимаю, что это такое, блядь. А до этого не доходило, прикинь? И прикинь, как ей повезло, графине этой, мамке её? Прям пиздец как вштырило-то. Засадил ей пару раз по молодости, презерватив порвался, бляха. И вот — распишитесь и получите! Дочь! Писюха моя! А я и знать не знал, прикинь?
Влада коробило, что этот мудозвон сидел и бахвалился, вываливая историю появления дочери на свет пусть и одному слушателю.
Влад знал: он вызывает доверие. Не раз и не два при нём каялись, трепали языками, рассказывали тайны или пиздели по пьяни такие вещи, которые под пистолетным дулом не всегда выдавали.
Обаятельный сукин сын — так нередко говорили ему в лицо и с завистливым шёпотом величали за спиной.
И, может, болтливость Кирпича ему и на руку, но то, что он говорил о дочери вот так грязно, не стесняясь, словно великое дело совершил, внутри Влада заставляло всё протестовать.
Лина так и сидела, уткнувшись в тарелку и не поднимая глаз. Не ела. Руки её — тонкие, изящные, покоились на скатерти. Не сжимали ни нож, ни вилку. Абсолютное внешнее спокойствие. Разве что покорная поза и низко опущенная голова говорили о многом.
