— Прошу, милостивая государыня, прошу, — пристав молодецки подкрутил ус. — Дозвольте выразить полнейшее восхищение, мадам! Вы у нас гостья редкая, но тем больше приятности… Располагайтесь, чувствуйте себя как дома.
Я вежливо поблагодарила, хотя, видит Бог, никакой уверенности в том, что я смогу чувствовать себя в полицейском участке как дома, у меня не было.
— Чем могу служить? — поинтересовался галантный пристав.
Начало многообещающее, но лучше заранее не строить иллюзий, что в полиции мне смогут, а главное, захотят помочь… Однако попытка не пытка.
— Я хотела бы попросить у вас помощи в одном деликатном деле.
— Почту за честь оказать всяческую помощь и содействие, мадам. Прошу вас, излагайте ваше дело — я весь внимание.
— Видите ли, господин пристав, я хочу заявить об исчезновении одной из проживающих у меня девиц. Барышня она серьезная, служит в конторе одного акционерного общества, ни в каких легкомысленных поступках не замечена… Но позавчера утром ушла на службу и не вернулась ночевать. И с тех пор о ней ничего не известно, а ведь пошли уже третьи сутки…
Пристав, не меняя своего добродушного тона, задал мне несколько вопросов, но я заметила, что ответы он не записывает — либо полагается на свою блестящую память, либо (что скорее всего) не считает дело заслуживающим внимания, а вопросы задает из вежливости, чтобы не обидеть почтенную заявительницу невниманием…
— Ну что ж, достопочтенная госпожа Хорватова, я с уверенностью могу сказать вам одно — никаких сведений о преступлениях, жертвами которых были бы молодые девицы, с позавчерашнего дня не поступало. Ни, прошу простить, неопознанных женских трупов, ни жертв насилия или бандитского налета, ни еще чего-нибудь в этом роде выявлено не было. Спокойные выдались денечки, слава тебе Господи…
— Благодарю вас за столь оптимистические сведения. Отсутствие женских трупов вселяет большие надежды. Но что же могло случиться с барышней из пансиона?
— Ах, мадам, да что может случиться с барышней? Завтра-послезавтра пришлет она вам с запиской посыльного за своими вещами — я, дескать, вышла замуж за любимого человека, мы обвенчались и от места в вашем пансионе я в дальнейшем отказываюсь…
Дело это очень обыкновенное, поверьте опыту старого служаки…
— Это было бы самым замечательным финалом, но внутренний голос подсказывает мне, что барышню стоит поискать, хотя бы для того, чтобы убедиться, что все в порядке.
— Сударыня, внутренний голос — он и есть внутренний голос, соврет — недорого возьмет, с него ведь не спросишь. Мне вон, когда в лавке купца Емельянова замки сбили, внутренний голос тоже подсказывал, что там серьезная кража. А оказалось, мастеровые по пьянке бочку соленых огурцов выкатили на закусь, и всех убытков, говорить не о чем! А насчет девицы вашей — не извольте тревожиться. Будем иметь в виду, если что… Как вы сказали? Лидия Танненбаум? Вот-с, я даже на бумажечку запишу для вашего спокойствия.
Не знаю, какое спокойствие могло у меня наступить при мысли, что от меня просто отделались, а бумажечка с именем Лидии скорее всего пойдет на растопку для печи. Наша полиция снова на высоте, впрочем, как и всегда.
Теоретически мы знаем, что у нас есть стражи порядка, защищающие интересы мирных обывателей, но попробуй обратиться к ним за помощью в каком-то конкретном случае, и наша доблестная полиция наверняка обнаружит явное, ничем не прикрытое нежелание заниматься очередным неприятным делом, последствия которого трудно предугадать. Глупо было надеяться, что пристав поднимет на ноги весь наличный состав своего участка…
И все же, к кому, кроме полицейских, прикажете обращаться за помощью?
Выйдя ни с чем из полицейского участка, я, согласно законам диалектики, отправилась в Сыскное отделение в Гнездниковский переулок. Хорошо, что хоть к квартальному надзирателю догадалась не ходить, а то бег по инстанциям от простого к сложному и от низшего к высшему был бы еще более долгим.
Дорогой я старалась настроить себя на непростой разговор, а может быть, и на борьбу, хотя борьбу с нашей родимой полицией нельзя назвать приятной формой проведения досуга. Но лучше быть реалисткой — в Сыскном отделении меня ждет не менее, если не более равнодушный прием, обольщаться не нужно, чтобы избежать горьких разочарований.
Предчувствие меня снова не обмануло (мой внутренний голос явно обладает здравым смыслом в большей степени, чем голос пристава). Но служащие Сыскного, в отличие от полицейских из нашего родного участка, еще и не считали нужным утруждать себя особой предупредительностью.
Сперва мне довелось побеседовать с каким-то незначительным чином, задававшим по поводу исчезнувшей девушки довольно-таки глумливые вопросы, заподозрив в этом деле нечто непристойное.
(А я ведь даже ни словом не упомянула об игривых фотографиях, найденных в альбоме Лидии; то-то он порезвился бы, узнав об этом факте!).
Но и пробившись в конце концов в кабинет начальника, я не слишком-то преуспела в своем деле. Принявший меня господин держался настолько высокомерно, что у меня вдруг мелькнула абсурдная мысль: от меня тут ждут по меньшей мере реверанса — на секунду я почувствовала себя маленькой гимназисткой в беленьком передничке, оказавшейся в кабинете всесильного директора гимназии.
Кажется, начальник Сыскного страдал мизантропией и достиг уже той стадии болезни, когда самый звук голоса очередного посетителя раздражал его и приводил к приступу мигрени.
Подняв на меня страдальческие глаза, он какое-то время слушал мой сумбурный рассказ, а потом, безжалостно перебив меня, весьма холодно объяснил, что я не являюсь родственницей девицы, никакой ответственности за нее не несу и, соответственно, не должна без нужды вмешиваться в чужие дела. Барышня уже достигла совершеннолетия, и, стало быть, она — вполне взрослый человек, способный решить, жить ли в моем пансионе или покинуть его без объяснений. Ничего криминального в том, что она неожиданно съехала, бросив в пансионе пару дешевых платьев, начальник Сыскного не находит. Вот если бы уезжая, она обокрала сейф или вывезла из «Доброго дела» все мельхиоровые ложки, тогда полиция занялась бы ее поисками.
А так как девица ни в чем не провинилась и отчет о своем местонахождении хозяйке пансиона давать не обязана, то с моей стороны неучтиво отвлекать по пустякам людей, загруженных служебными делами.
Мне осталось только откланяться и уйти. Никаких мельхиоровых ложек в моем пансионе никогда не было, барышни прекрасно обходились без них, но из этого не следовало, что пропавшую девушку не нужно искать.
Если я и могла испытывать удовлетворение от подобного разговора, то только при мысли, что мое пессимистическое отношение к нашей полиции снова находит подтверждение. Навряд ли российская полиция годится на что-нибудь путное…
Да уж, признаюсь, выходя из здания уголовного Сыска на угол Большого и Малого Гнездниковских переулков, я оглянулась и невольно подумала, что, пожалуй, с удовольствием подожгла бы этот дом, а потом посмотрела, как сыскные агенты во главе с начальником выползают из-под рухнувших балок. Это было бы таким отрадным зрелищем!
