Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 111
Мой отец вовсе не переживал по поводу избитой им до полусмерти жены, ему было неудобно из-за того, что это невозможно утаить от соседей. Ему нравилось изображать на людях хорошего отца и любящего супруга. Поэтому по утрам после «ужасно плохих» ночей он был немного менее агрессивным.
И как-то в один из таких дней мама вскользь упомянула, что я хожу в гимназию. Она понимала: скорее всего, смысл сказанного вряд ли дойдет до отца, но, по крайней мере, потом мама всегда сможет сослаться на то, что информировала его.
И у мамы получилось.
* * *
Мне было двенадцать лет, когда директор Жоли вызвал меня к себе в кабинет и сказал, что до начала учебы в гимназии мне нужно заняться своей речью. Я разговаривала на стопроцентно йордаанском жаргоне, не принятом в таких учебных заведениях. Будет лучше, если я научусь говорить правильно.
Но где мне было учиться? Все окружающие разговаривали точно так же, а пределов своего района я не покидала. Мой мир простирался от улицы Палмграхт до улицы Вестерторен, и никак не дальше.
Тем летом наша соседка Пепи предложила съездить вместе с ней в их загородный дом. Это была большая вилла в дюнах, недалеко от берега моря в Нордвейке. Мы называли ее «домом через дорогу от дома Хайнекена». Мисс Пепи была не из истинно йордаанских, она относилась к вновь прибывшим. Ее родиной был Вассенар, и она говорила на чистом голландском языке. Ее называли не тетушкой или тетушкой Пепи, а просто Пепи. И это имя звучало прекрасно. Пепи стала моим главным образцом для подражания.
Она водила машину, у нее не было мужа, зато был ребенок, работа и достаточное количество денег. На фоне нашего привычного йордаанского окружения это было чем-то из ряда вон. Мать-одиночка, да еще работающая — чистый скандал. Но это было именно то, что я хотела.
И со временем получила.
Тем летом я провела под опекой Пепи пару недель, и когда по возвращении домой позвонила своей подруге Ханне, она едва не бросила трубку, решив, что ее разыгрывают. Убедившись, что действительно звоню я, она воскликнула:
— Что случилось, что с тобой сделали? Ты так странно говоришь! Ты что, королевой себя возомнила?! Заканчивай с этим!
Не сознавая того, я научилась говорить на правильном языке и не выделялась в гимназии.
Мне нравилось там учиться. Вокруг были люди с разумным восприятием мира, сильно отличавшимся от того, к чему я привыкла дома: ничто не происходит само по себе, у любого явления есть свои причины; можно влиять на то, что с тобой происходит, и все, что с тобой случается, — твоих рук дело. Для меня это было большим облегчением. Можно было не стесняться своего стремления запомнить названия всех мышц человеческого тела, удовольствия от чтения словарей или желания выучить виды птиц, деревьев и трав. Жажда знаний считалась здесь совершенно естественным делом. Все были одинаково «ненормальными». Наличие собственного мнения ценилось, и к нему прислушивались. Разрешалось даже спорить со взрослыми, если у тебя имелась серьезная аргументация.
Здесь было в почете именно то, что делало меня объектом насмешек дома. Казалось, наконец нашлись те, кто когда-то бросил меня в этой жуткой семье.
Дни в школе проходили отлично, но вечера по-прежнему проходили под знаком Лысого Психа, как мы звали отца между собой.
Мы вернулись на Ээрсте Эгелантиерсдварстраат, и отец вновь занял свой трон в гостиной. Он восседал в своем массивном старинном кресле, а жена и дети выстраивались перед ним в линеечку, сидя на диване. Он мог выбирать жертву, и в один из дней наступила очередь моей сестры Сони. Отец опасался, что она уже в том возрасте, когда мертвая хватка, которой он ее держит, может ослабнуть, как это произошло с Вимом. В отличие от меня Соня превратилась в настоящую девушку, с накрашенными ногтями, макияжем и прической не хуже, чем у Фарры Фосетт[4].
Мне нравилось, как Соня выглядит, и я любила восторженно наблюдать, как она, стоя перед зеркалом, превращает свои прямые волосы в сверкающие кудри. К большому огорчению отца, Соня превратилась в красивую молодую женщину. Она работала в обувном магазине на улице Калверстраат, и в тот день босс отметил ее хорошую работу букетом цветов. Соня очень этим гордилась.
Отец не позволил ей остаться в хорошем настроении. Он решил, что цветы — признак интрижки с боссом, а это разврат. Соня — такая же шлюха, как все бабы. У сестры не было интрижки с боссом, но возражать против надуманных обвинений человека, считающего себя ее хозяином, было бессмысленно.
Соня сидела на диване. Он подошел к ней, схватил за волосы и произнес:
— Ты, грязная шлюха! — Затем схватил ее за плечо и ударил по лицу.
Соня вырвалась и побежала наверх, в свою комнату. Отец догнал ее и снова схватил. Я услыхала умоляющий крик Сони:
— Нет, папочка, нет! Не надо!
Я ринулась вслед за ними. В ее спальне стоял старинный комод с мраморным верхом. Я увидела, как отец тащит сестру за волосы и бьет об него головой. Я не сомневалась, что он размозжил ей череп. Соня потеряла сознание, и в этот момент мы с мамой набросились на отца и стали оттаскивать его.
Когда нам это удалось, он неожиданно уставился на меня. Я посмотрела ему прямо в глаза и спросила:
— Зачем ты так? Разве мы не делаем все, что ты прикажешь?
Ответом на мой вопрос были две размашистые пощечины. Я подумала: давай, бей меня, сволочь. Насмерть перепуганная, я не ощущала боли. Я должна была дать отцу отпор и понимала, что за это придется пострадать.
Увидев, что его побои не дают желаемого эффекта, он разъярился еще больше.
— Убирайся! — заорал он, наконец. — Убирайся, и чтоб ноги твоей больше здесь не было!
В тринадцать лет я стала бездомной.
* * *
Взбунтовавшись против отца, я поставила маму в крайне трудное положение. Поскольку меня выгнали из дому, она оказалась перед выбором: принимать навязанные ей условия существования и впредь, отказавшись от собственного ребенка, или стать хозяйкой своей судьбы и уйти от мужа без копейки денег.
Будучи сильным человеком, мама выбрала второй вариант.
Сделать этот шаг ей помогло счастливое стечение обстоятельств. Наша соседка из дома напротив, тетушка Вим, полюбила дядюшку Геррита, и они стали жить вместе у нее. А мама могла переехать в его дом на улице Линденграхт.
— Значит, так было суждено, — сказала мама.
Ей разрешили отсрочить арендную плату. Я нашла работу на рынке и отдавала все деньги маме. Она начала работать сиделкой при пожилой даме. Так мы сводили концы с концами.
Мы жили там вчетвером: Соня, Герард, моя мама и я. От отца нас отделяло около километра — не слишком большое, но безопасное расстояние. Мама спала на раскладушке в гостиной, а мы на больничных койках, подаренных Луисом — пожалевшим нас знакомым отца. Луис занимался разборкой зданий и забрал койки из госпиталя, который пошел под снос.
Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 111
