— Наверное, умру, — ответил Брун.
— Не мог бы ты предоставить более или менее логичное обоснование такой перемены в своем мировоззрении?
— Чего он сказал? — спросил Брун у Тарантио.
— Полагаю, он хочет знать, почему ты решил больше не убивать.
— А-а… Это все олтор. Не понимаю, как вышло, но когда он был… ну, частью меня, я мог слышать, что он думает. И чувствует. И, знаешь, это было здорово. Это было… — Брун запнулся, — правильно, вот. Правильно. Понимаешь?
— Ни единого слова, — признался Вент. — Значит, ты считаешь, что лучше умереть, чем сражаться за свою жизнь?
— Да, я так думаю. Именно так поступили олторы.
— И их стерли с лица земли.
— Да, но теперь они вернулись.
— О чем это он толкует? — обратился Вент к Тарантио.
— Долгая история.
Вент собирался продолжить расспросы, но тут даротский лагерь пришел в движение. Сотни даротов разом двинулись к подножию холма и принялись копать землю, другие волокли из леса очищенные от веток стволы деревьев. За считанные минуты в тихом доселе лагере закипела бурная деятельность. Землекопы скоро исчезли из виду, но сверху, со стены хорошо было видно, как из ямы размеренно вылетают комья земли. Выкопанную землю дароты ссыпали в пустые фургоны и отвозили подальше. Затем в яму начали спускать брусья и балки.
Вента вдруг осенило — и он облился холодным потом.
— Подкоп, — сказал он. — Они роют подкоп! ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ!
В доме было холодно, и Тарантио развел огонь в очаге. Брун, как и все носильщики, жил сейчас в новой казарме, и дом без него казался странно опустевшим.
— Мне тоже его не хватает, — вздохнул Дейс. Тарантио улыбнулся.
— А ты помнишь нашу с ним первую встречу?» Он ударил меня дубинкой «, — передразнил он Бруна.
— Славный паренек. От души надеюсь, что он уцелеет. Тарантио присел у очага, наслаждаясь теплом.
— Не слишком-то много у нас друзей, а, Дейс? Почему бы это?
— Они нам и не нужны, братец.
— Отчего же тогда мы так скучаем по Бруну? Дейс ничего не ответил, и Тарантио побрел в кухню. На кухонном столе лежал черствый каравай. Тарантио отрезал себе несколько ломтей хлеба, унес их в гостиную и поджарил на огне. Впрочем, съел он только один кусок, потом растянулся на ковре, и усталость волной нахлынула на него. Дароты все копают, вход в туннель ярко освещен фонарями. Скоро враги вырвутся из-под земли где-нибудь внутри городских стен.
— Мы не умрем, братец, — заверил Дейс. — Я их всех прикончу.
— Меня всегда восхищало твое чувство юмора.
— Погоди-ка, не засыпай! Мне нужно кое о чем поговорить.
Дейс сел и подбросил в огонь полено.
— Чио! — вслух позвал он. Потом негромко выругался и попытался призвать Тарантио. Их общее тело ныло от безмерной, отупляющей усталости. Дейсу это ощущение не слишком нравилось. С усилием поднявшись на ноги, он пошел в кухню и выпил несколько чашек холодной воды, затем выскреб из глиняного горшочка остатки меда. Мед был вкусный, сладкий.
Острый слух Дейса уловил шаги на дорожке перед домом, и он распахнул входную дверь. На пороге, в черном плаще с капюшоном, который укрывал волну золотистых волос, стояла Мириак.
— Ты не хочешь пригласить меня в дом? — спросила она. Дейс молча отступил, пропуская ее.
С шелестом задев о косяк синими шелковыми юбками, Мириак вошла в гостиную и присела у очага. Дейсу казалось, что он спит. Словно целая вечность прошла с той ночи, когда эта женщина оказалась в объятиях Тарантио, и он, Дейс, пытался вырваться наружу, чтобы полоснуть кинжалом по ее хрупкому горлу. Тогда Тарантио в ужасе бежал из зеркальной спальни. И вот Мириак пришла — а Тарантио спит.
— Почему ты не сообщил мне, что вернулся в Кордуин? — спросила она.
— Я не знал, что ты еще здесь, — сказал Дейс. Пальцы его как бы невзначай поглаживали рукоять кинжала.
— Может, я что-то сделала не так? — тихо спросила она. — Мы… нам было так хорошо вместе. Мне казалось…сама не знаю, что мне казалось. Но с той ночи я все время думаю о тебе.
Она встала и, шагнув к Дейсу, положила руки ему на плечи. Он ощутил тепло ее тела и живо представил, как по этой нежной коже потечет струями алая кровь. Незаметно вынув кинжал, он поднес его к спине Мириак. Она легонько тронула губами его щеку, затем коснулась губ, и Дейс почувствовал влажное тепло ее языка. Усталость тотчас отхлынула, и его вдруг охватило бурное, неистовое желание. Отступив на шаг, Мириак сбросила плащ, потом расстегнула шелковое платье. В безмолвном изумлении Дейс смотрел, как оно с шорохом соскользнуло на пол.
— Почему у тебя в руке кинжал? — шепотом спросила Мириак, и Дейс отшвырнул оружие.
Он овладел ею тут же, на ковре у очага, и страсть их была безудержно дикой, а когда все закончилось, Дейс — впервые в своей жизни — заплакал. Мириак обнимала его, гладила по плечу, шептала ласковые слова. Дейсу казалось, что в его сознании обрушились вековые стены и чувства, которые он доселе держал взаперти, и освобожденно хлынули наружу. Он снова видел отца, висящего в петле, но вместо того чтобы исполниться ненависти и презрения к его непростительной слабости, вспомнил, каким добрым человеком был его отец, как они любили друг друга. Дейс тонул в водовороте чувств, которые никогда прежде не были ему присущи. И он лишь теснее льнул к Мириак, слушал ее нежный шепот — и снова в нем пробудилось желание.
Он унес ее в спальню, и там уже все произошло иначе — теперь их ласки были неспешны и невыразимо нежны. Потом, когда Мириак заснула, Дейс сел и долго смотрел на нее, на то, как рассыпались по подушке ее золотистые волосы, как безвольно откинута хрупкая рука. Никогда в жизни он не видел более прекрасной женщины.
— А ты еще хотел убить ее, — мягко упрекнул Тарантио.
— Я многого хотел, — ответил ему Дейс. — И прежде всего — чтобы мы с тобой оставались вместе.
— Мы и так вместе.
— Ничего ты не понимаешь, Чио. Ты и я, мы оба — ненастоящие, нас создал мальчик, заблудившийся в шахте. Он создал меня, чтобы я боролся с его страхами — и этим самым создал и тебя. Только поэтому ты способен обуздать меня. Понимаешь? Теперь он зовет нас к себе, и с каждым разом зов становится все сильнее. Рано или поздно мальчик притянет нас к себе, и мы перестанем существовать.
— Ну, уж в этом ты не можешь быть уверен, — возразил Тарантио.
— Еще как могу, братец! Даже сейчас мальчик зовет меня. И я больше не могу противиться его зову.
— Но почему? — спросил Тарантио.
— Потому что я познал любовь — а я не для этого был создан. Прощай, братец, — вслух прибавил Дейс, и в его голосе прозвучала безграничная грусть.
