Я не хочу знать, зол ли ты и как сильно я тебя ранила. Я велела своему посланнику не принимать от тебя никаких сообщений.
Большая часть того, что я рассказывала о своем детстве, ложь. Хотя, конечно, не все. Мой отец действительно был бароном Йермо – несмотря на все недостатки, это прекрасное место, совсем не похожее на то, где мы находимся. Я сказала тебе, что оставила дом, потому что отец и братья не одобряли того, чем я занималась, что хотела вести независимую жизнь и сама распоряжаться собой. Это неправда, хотя я врала так не только тебе, а временами и сама в это верила.
У моего отца были долги, как и у всех дельтских баронов. Но его долги были очень большим. Он был амбициозен и желал расцвета Йермо. Отец очень любил своих детей. Но он был должен дурным людям и, чтобы освободиться, попросил помощи у еще более дурных людей. Так он получил ссуду у Треста Бакстера. Думаю, ты догадываешься, что было дальше. Через каких-то два года все Йермо принадлежало Линии. Три года спустя Йермо воевал с со своими соседями, а отец остался без гроша. Погибли почти все мои братья. Не буду писать, что стало с человеком, за которого я должна была выйти замуж, – это слишком унизительно. Я бежала. Все это случилось задолго до того, как я встретила тебя.
Я пришла на Север, чтобы начать все сначала. Я всегда была сообразительной, и мне нравилось мастерить сложные и прекрасные вещи. Мой отец говорил, что когда-нибудь я заработаю для Йермо целое состояние. Я работала в Гибсоне и построила для местных пианино, но Гибсон тоже перешел к Линии, я потеряла пианино, и меня арестовали. Я поняла, что от линейных нигде не скрыться. Когда меня отпустили, я отправилась в Джаспер, намереваясь застрелить мистера Бакстера и отомстить за свою честь и честь моей семьи, чтобы никто больше не мог оказаться в его власти.
Я не жду, что ты меня поймешь. Мы слишком разные. Но я не могу уйти, не объяснившись.
Время, проведенное на Свинг-стрит, было развлечением, отклонением от планов, но ты должен поверить мне в том, что оно было для меня очень счастливым. Прости, я знала, что оно не может длиться вечно. Линейные не могли этого допустить. Я солгала тебе, Гарри, солгала ради лжи, чтобы стать свободной от правды. Потом я солгала тебе, чтобы добраться до мистера Бакстера, прости меня и за это. Я ничего не добилась. Нам нужно было бежать вместе!
Помню, как в то утро ты говорил что-то сумбурное о Рэнсом-сити. Отличная идея, хотя я заставила бы тебя изменить название.
Тогда же я получил письмо от Мэй. Оно пришло ко мне по официальным каналам, но в то время взгляды у Мэй были такие, что только несколько слов оказались вымараны цензурой. Сестра написала, что оставила веру в Град Серебряный, осознав, что во времена смуты людям нет проку от бесплодных обещаний райской загробной жизни, мир нуждается в твердой руке силы и власти, здесь и сейчас. По этой причине Мэй подала прошение о том, чтобы ей дали возможность поступить на службу к Локомотивам на станции Свод. Письмо было чрезвычайно длинным и пестрело словами о силе и славе Локомотивов и том, как они восторжествуют, несмотря на трудные времена, и преподадут врагам суровый урок, и ни одна его строчка не стоит того, чтобы быть увековеченной для потомков. Прости, Мэй!
* * *
«Я не могу уйти, не объяснившись…» Как же! Намек Аделы мне совсем не понравился. Я не собирался ее отпускать! Я понял, что могу сделать доброе дело.
Под предлогом обсуждения Процесса я по очереди вызвал инженеров к себе в кабинет. Закрывая за каждым из них дверь, я говорил: «Я знаю, что это были вы».
На всей станции Хэрроу-Кросс не сыщется человека, у которого за душой нет какого-нибудь греха. Я выслушал несколько слезных признаний, которые заинтересовали бы только линейных, иногда я даже не понимал, какое правило или протокол инженеры, по их мнению, нарушили. Мне пришлось вытерпеть шесть таких бесед, прежде чем я нашел посланца Аделы.
– Письмо? – сказал он. – Сэр, я…
– Вы, – сказал я. – Я знал, что это вы.
На самом деле для меня этот человек ничем не отличался от своих коллег – скрытный, амбициозный и очень тощий.
– Никому не говорите, сэр. Меня…
– Вы передаете сообщения. Вам нужны деньги, или вас шантажирует, или что-то еще – мне все равно. Передайте сообщение от меня.
– Она сказала…
– Сейчас говорю я. Я ваш начальник, как бы вас ни звали. Или передайте сообщение, или я спущу на вас Локомотивы.
С Локомотивом Кингстон мы лучшие друзья. Теперь слушайте. Скажите… Что же ей сказать?.. Да не пытайтесь сбежать, черт вас дери! Скажите, что прощать нечего. Что немного лжи между друзьями ничего не значит – я тоже лгал. Скажите, что я тоже был счастлив. Что мы будем счастливы снова. Запомнили?
* * *
Я не был наивен и понимал, что мой ответ могут перехватить, более того, возможно, письму позволили дойти до меня именно для того, чтобы я захотел в ответ рассказать о себе и выболтать какой-нибудь секрет. Возможно, письмо и вовсе было не от Аделы. Я не знал наверняка. Поэтому, отыскав посланца и заставив его записать мой ответ, я говорил в нем лишь о старых добрых деньках на Свинг-стрит.
Неделю спустя Адела ответила тем же. Я был рад отметить, что слов об уходе больше не было.
Вдруг оказалось, что нога у меня болит не так уж сильно. Стоять было больно, но вполне терпимо. Я потребовал у адъютантки трость. Когда она отказала, я смастерил ее сам из рычага от брошенного прототипа и велел забрать кресло-коляску.
Я отправил Аделе еще одно письмо, в целях секретности написанное на полях энциклопедии. Ответ пришел на обратной стороне какого-то счета – девушка писала, что плачет от счастья при мысли обо мне. Я написал ей о Восточном Конлане и отце, а она написала о Йермо. Адела рассказала о своей работе – вместе с командой инженеров она трудилась над улучшением устройства винтолетов, – а я рассказал о своей. Мы много рассуждали о будущем.
Нашего гонца призвали на фронт из-за проблем на Северо-Западной Территории – оставшиеся без командования войска станций, потерявших Локомотивы, распадались на лагеря или поднимали восстания за независимость. Другого посланца я нашел довольно быстро. Я снова мог ходить, хотя и хромая, и вселял в инженеров священный ужас, грозя отослать их на фронт, если они меня разозлят, – они не знали, могу ли я в самом деле это сделать или блефую. Я и сам не знал. Линейных, обмолвившихся при мне об облавах на холмовиков, действительно отправили на фронт, хотя я не знаю, была ли виной тому моя рекомендация. В общем, все инженеры ходили у меня по струнке и, когда я просил их передать сообщение, так и делали.
А.! Это я. Ответь сразу же, если получишь письмо. Я скучаю по твоим словам. И по тебе скучаю. Неделя выдалась ужасная, поговорить не с кем, кроме инженеров, фантомов и без конца угрожающих Локомотивов. Что нового? Мне сообщают, что бомбу опробовали на фронте, но она не оправдала ожиданий. По-моему, линейные не успокоятся, пока не взорвут весь мир. Может, это и есть их план. Нога у меня заживает. В последнем письме я писал, что, когда мы отсюда выберемся и будем строить место, которое ты не позволяешь мне называть Рэнсом-сити, все проспекты в нем будут усажены механическими апельсиновыми деревьями, как на Свинг-стрит, только больше. Горю от нетерпения узнать, кажется ли тебе это практичным. Ответь, если можешь. Г.
