Ряды и ряды девочек, как две капли воды похожих друг на друга, и без помощи мисс Оливер Мария никогда бы не нашла среди них Кэролайн. Это мой ребенок?
– Да, кажется, она вполне счастлива. Видите ли, она в третьем «А». Там собралась веселая маленькая компания. Не хотите пройтись до игровой площадки и встретить Кэролайн там?
По правде говоря, я бы хотела сесть в машину и вернуться в Лондон. Я не спала всю ночь и не завтракала. Одному богу известно, зачем я здесь.
– Благодарю вас, мисс Оливер, с удовольствием. Замечательный день. Как чудесно хоть на полчаса оказаться за городом.
Я должна играть свою роль и улыбаться. Должна оставить за собой ауру очарования; чего же и ждут от меня, как не этого. А день вовсе не такой уж и замечательный. Холодно. И туфли на мне неподходящие. Они будут застревать в идиотском гравии, которым усыпаны дорожки. Что это за разгоряченная, запыхавшаяся девочка в голубой юбке бежит к нам? Да это Кэролайн.
– Привет, мамочка.
– Привет, дорогая.
– Папа с тобой?
– Нет. Я приехала одна.
– Ах.
А что мне теперь делать? Куда пойти? Куда-нибудь по этой дорожке?
– Боюсь, я приехала в неудачный день.
– Ну, откровенно говоря, на неделе все дни неудачные. Видишь ли, мы готовимся к соревнованиям между разными классами, которые будут в конце семестра. Мы играем на очки. И наш третий «А» имеет такие же шансы выиграть кубок, как шестой класс. Потому что, хоть они, конечно, победят нас в самой игре, в финале могут проиграть нам по очкам.
– Да, понимаю.
Да ничего я не понимаю. Для меня это китайская грамота. Полная бессмыслица.
– У тебя все в порядке, дорогая? Ты хорошо играешь?
– Ей-богу, нет. Просто ужасно. Хочешь посмотреть?
– Не очень. Дело в том…
– Тогда, может быть, мы посмотрим художественную выставку в Боттичелли?
– Что посмотрим?
– Художественную выставку. А Боттичелли мы называем мастерскую шестого класса. Некоторые ребята сделали очень хорошие рисунки.
– Дорогая, я бы хотела просто куда-нибудь пойти.
– Ах да, конечно. Я отведу тебя наверх.
Расписания на стенах. Странные девочки, пробегающие мимо. Чисто вымытые лестницы, потертый линолеум. Почему не использовать хранящиеся на складе запасы и не покончить с этим? Краны гудят и пропускают воду. Бачки текут. Надо кому-нибудь сказать об этом. Заведующей хозяйственной частью.
– Это твоя кровать? Кажется, она очень жесткая.
– Нормально.
Семь одинаковых кроватей в ряд, с жесткими, твердыми подушками.
– Как папа?
– Хорошо.
Вот он, подходящий момент. Я сажусь на кровать как ни в чем не бывало, пудрю нос. Во мне нет ни капли горечи.
– Дело в том, дорогая, я затем и приехала, чтобы рассказать тебе, – видимо, ты услышишь об этом от самого папы, – он хочет со мной развестись.
– Ах.
Не знаю, чего я ожидала от нее. Возможно, думала, что она испугается, заплачет или обнимет меня – этого мне хотелось бы больше всего, – и это будет началом чего-то нового, доселе неведомого.
– Нет. Мы не поссорились, ничего такого между нами не было. Просто он должен жить в деревне, а я в Лондоне. А это не очень удобно ни ему, ни мне. Гораздо лучше, если мы будем жить отдельно.
– Значит, почти ничего не изменится?
– Нет, конечно нет. За исключением того, что я больше не буду приезжать в Фартингз.
– Но ты и так там нечасто бывала.
– Да.
– Мы будем приезжать к тебе в Лондон?
– Конечно. Когда захотите.
– Хотя в твоей квартире не так много места, правда? Мне бы больше хотелось жить у тети Селии.
– Вот как?
Но отчего эта боль? Отчего эта внезапная пустота?
– У девочки, которая спит на этой кровати, родители тоже развелись. И ее мама снова вышла замуж. У нее отчим.
– Видишь ли, по-моему, у тебя тоже, возможно, будет мачеха. Я думаю, папа может снова жениться.
– Наверное, на Морковке.
– На ком?
– Мы всегда звали ее Морковкой. Знаешь, она учила нас ездить верхом. Прошлым летом. Они с папой большие друзья. Я не против Морковки. Она очень веселая. Ты тоже за кого-нибудь выйдешь замуж?
– Нет… Нет, я не хочу ни за кого выходить замуж.
– А как тот мужчина в твоей пьесе? Он очень милый.
– Он женат. Кроме того, я не хочу.
– Когда папа женится на Морковке?
– Не знаю. Это не обсуждалось. Мы еще не развелись.
– Нет. Конечно нет. Можно мне рассказать об этом здесь?
– Нет, разумеется нет. Это… это очень личное дело.
Мне бы следовало почувствовать облегчение, видя реакцию Кэролайн, но это не так. Я потрясена. Я растеряна. Я не понимаю… Если бы Папа развелся с Мамой, это был бы конец света. А ведь Мама мне не родная мать. Папа и Мама…
– Мама, ты останешься на чай?
– Нет, не думаю. К шести мне надо быть в театре.
– Я напишу тете Селии и спрошу, нельзя ли мне приехать к ней на каникулы.
– Да, дорогая, конечно.
Вниз по намытой лестнице, через увешанный расписаниями холл, в парадную дверь к ожидающей ее машине.
– До свидания, дорогая. Мне жаль, что из-за меня ты пропустила игру.
– Все в порядке, мама. Я сейчас побегу. Осталось еще полчаса.
Кэролайн помахала рукой и, прежде чем Мария успела тронуть машину, скрылась из виду за ближайшим кирпичным зданием.
Вот оно, одно из тех страшных мгновений, когда мне хочется плакать. А я нечасто плачу, я не из слезливых. Селия всегда плакала, когда была маленькой. Но сейчас слезы принесли бы мне облегчение. Сейчас мне ничего на свете не хотелось бы так, как расплакаться. Передать кому-нибудь руль, откинуться на спинку и расплакаться. Но я не позволю себе. Что станет тогда с моим лицом, глазами? К шести надо быть в театре. Итак, вместо того, чтобы плакать, я буду петь. Очень громко и фальшиво. Для того и писал свои песни Найэл, чтобы, встретив свой Ватерлоо, я могла бы петь.
А может быть, лучше зайти в церковь и помолиться? Я могла бы обратиться к религии. Навсегда бросить сцену, ходить по белу свету и творить добро. Сила в Молитве. Сила в Радости. Нет – это Гитлер. Ну, тогда Сила в Чем-То. Церковь за углом. Может быть, это символ, все равно что заглядывать в Библию перед премьерой. Остановлю машину, войду в церковь и помолюсь? Да, так и сделаю.
В церкви было темно и сумрачно. Скорее всего, построили ее недавно. Привычной атмосферы нет и в помине. Мария села на скамью и стала ждать. Возможно, если она прождет достаточно долго, что-нибудь произойдет. С небес слетит голубь. На нее снизойдут мир и покой. И она выйдет из церкви утешенной, освеженной, готовой лицом к лицу встретиться с будущим. Возможно, появится священник, милый, добрый старик-священник с седыми волосами и спокойными серыми глазами. Беседа с добрым старым священником, несомненно, поможет ей. Они, как никто, знают жизнь, им близки и понятны чужая боль, чужое горе и страдание. Мария ждала, но голубь так и не слетел. Где-то за стенами церкви слышались смех и крики играющих в футбол школьников. За ее спиной отворилась дверь. Она оглянулась. Да, должно быть, это викарий. Но не старик. Довольно молодой человек в очках. Не глядя ни вправо, ни влево, он прошел по центральному проходу к ризнице. У него скрипели ботинки…
