Пересекши сплошь зараженные тифом районы, мы 12 февраля, на 33-й день пути, доехали до Березова, куда некогда сослан был сподвижник Петра князь Меньшиков[406].
Запись из личного дневника уточняет:
Привезли нас непосредственно в тюрьму. У входа стоял весь местный гарнизон, человек пятьдесят, шпалерами. Как оказывается, тюрьму к нашему приезду чистили и мыли две недели, освободив ее предварительно от арестантов. В одной из камер мы нашли большой стол, накрытый скатертью, венские стулья, ломберный столик, два подсвечника со свечками и семейную лампу. Почти трогательно!
Здесь отдохнем два дня, а затем тронемся. Да, дальше… но я еще не решил для себя — в какую сторону… [407]
И снова вернемся к «Моей жизни»:
В Березове нам дали остановку на два дня. Предстояло еще совершить около 500 верст до Обдорска. Мы гуляли на свободе. Побега власти отсюда не боялись. Назад была одна— единственная дорога по Оби, вдоль телеграфной линии: всякий бежавший был бы настигнут. В Березове жил в ссылке землемер Рошковский. С ним я обсуждал вопрос о побеге. Он сказал мне: можно попытаться взять путь прямо на запад, по реке Сосьве, в сторону Урала, проехать на оленях до горных заводов, попасть у Богословского завода на узкоколейную железную дорогу и доехать по ней до Кушвы, где она смыкается с пермской линией. А там — Пермь, Вятка, Вологда, Петербург, Гельсингфорс!.. Дорог по Сосьве, однако, нет. За Березовом сразу открывается дичь и глушь. Никакой полиции на протяжении тысячи верст, ни одного русского поселения, только редкие остяцкие юрты, о телеграфе нет и помину, нет на всем пути даже лошадей, тракт исключительно олений. Полиция не догонит. Зато можно затеряться в пустыне, погибнуть в снегах. Сейчас февраль, месяц метелей…
Доктор Фейт, старый революционер, один из нашей ссыльной группы, научил меня симулировать ишиас, чтобы остаться на несколько лишних дней в Березове. Я с успехом выполнил эту скромную часть задуманного плана. Ишиас, как известно, не поддается проверке. Меня поместили в больницу. Режим в ней был совершенно свободный. Я уходил на целые часы, когда мне становилось «легче». Врач поощрял мои прогулки. Никто, как сказано, побега из Березова в это время года не опасался. Надо было решиться. Я высказался за западное направление, напрямик к Уралу[408].
Троцкий понимал, что бежать из заполярного Обдорска по бескрайней тундре — дело безнадежное. Пользуясь поразительно преступным ротозейством властей, с помощью двух аборигенов он осуществил оригинальный план побега: по р. Сосьве на оленях через Полярный Урал к Богословскому заводу, к узколейке, выходящей на Пермскую железную дорогу. Пройдя на оленях 700 верст, через неделю он был на Урале, а еще через четыре дня в Петербурге.
Обдорск располагался за Полярным кругом, за полторы тысячи верст до ближайшей железнодорожной станции. Но — вот чудо! — Фейту удалось бежать из Обдорска — якобы «при помощи своих пациентов» — и бежать прямиком на Елисейские поля. Точно так же бежали из Обдорска Авксентьев, Сверчков, Вайнштейн и Кнуньянц-Радин, а из Березова — Хрусталев-Носарь. К слову сказать, чуть ранее, осенью девятьсот шестого, по дороге на Туруханск из-под стражи бежали знаменитый Гельфанд-Парвус и его дружок Дейч. Тот отправился за продуктами и уже не вернулся, умиляются историки 3. Земан и У. Шарлау[409]. А Парвус подпоил охрану (ему бы сталинских конвоиров!), а какой-то сердобольный крестьянин провел его по тайге к Красноярску.
Пародия, да и только. Похоже, царская власть одной рукой подписывала приговоры, другой же их брезгливо перечеркивала, а для вящего удовольствия еще и сама режиссировала эти умопомрачительные с виду побеги. Безумцами были не «профессиональные революционеры» — из ума выжило все тогдашнее общество; во власти кишмя кишели «оборотни», а «передовая общественность» поголовно заразилась искренним сочувствием к кровавым насильникам, которые ей самой вскорости свернут башку. Напрасны были усилия одиночек, пытавшихся встать на их пути. В Париж весной 1912 года направлялись филеры Петербургского охранного отделения («русские механики») для слежки за Натансоном, Фейтом, Авксентьевым, Бурцевым, да что толку… Тем временем к Фейту в пригород Парижа была отпущена жена с сыновьями, они поступили в лицей…
Б том же году вышла пророческая книга А. С. Шмакова «Международное Тайное Правительство». Автор, известный монархист и специалист по еврейскому вопросу, замечал:
…М. О. Меньшиков напечатал в «Новом Времени» глубокомысленную статью «Народоубийство», где говорит следующее: «Знаменитый «совет рабочих депутатов», — игравший некоторое время роль революционного правительства в Петербурге, руководился такой компанией, как Бронштейн, Гревер, Эдилькен, Гольдберг, Фейт, Мацелев, Бруссер; сам председатель совета Хрусталев оказался евреем Носарем».
Этот же список дважды приводит Николай Кузьмин в романе «Генерал Корнилов». Кстати, Натансона все три автора — и Шмаков, и Меньшиков, и Кузьмин — называют не иначе как террористом, готовившим убийство Александра II. Вот только Хрусталев-Носарь, происходивший из крестьян Полтавской губернии, был не евреем, а «чистокровным хохлом» (В. В. Шульгин). По утверждению того же Шульгина, перед своей гибелью в 1919 году от рук большевиков Носарь стал сторонником конституционной монархии и «подлинным русским националистом». «Он совершенно разочаровался в своих бывших товарищах и с особенным презрением вспоминал о Троцком-Бронштейне», которого считал сексотом департамента полиции, ставшим затем «платным агентом германского генерального штаба»[410].
Мы вправе задаться вопросом: могли ли сомкнуться на Верховском клешни тайного «спрута» Троцкий — Чернов — Натансон — Гачинович и Чернов — Фейт — Гоц? Если у НКВД были реальные основания считать, что военным министром его «сделали» Фейт с Гоцем, то ответ становится очевидным.
