А землепашец не имеет запаса продуктов, школы, кредита. У него нет «ни кола, ни двора». Он не входит в местные коллективы; центр его общения ограничивается таверной; озабоченность, вызванная алкоголизмом, была одной из причин буржуазной филантропии. Два социальных слоя — имущих и неимущих — начинают вступать в конфликт. Мирная патриархальная деревня тонет в классовой борьбе, и оба класса считают себя эксплуатируемыми: работающие люди — потому, что получают меньше необходимого, а имущие — потому, что от них требуют больше того, что они могут дать. В официальном докладе за 1887 г. говорится: «Этот фермент способствует подъему как на дрожжах и поддерживает среди самых нижних классов глухую ненависть к социальному превосходству. Такова причина того, что грабеж в их глазах зачастую является не правонарушением или преступлением, а лишь местью».
Трудящийся реагирует на новые условия жизни в XX в. таким же образом, как в XIV столетии, — бегством из сельской местности и попыткой найти работу в городах. Однако возможности занятости не пропорциональны масштабу поисков работы. Часть селян находит себе применение на прокладке железнодорожных линий и проезжих дорог, на строительстве тысяч зданий в Лиссабоне и Порту. Новые промышленные предприятия поглощают часть людей, которые начинают образовывать особый класс с собственными привычками и менталитетом. Зарождаются первые социалистические идеи в посланиях интеллектуалов, которые ищут свою аудиторию среди городского пролетариата. Но она невелика, ибо новый класс представляет собой переходную фазу между двумя основными слоями португальского общества — крестьянами и буржуазией. «Нет ни одного [рабочего], который не стремился бы с помощью своих сбережений превратиться в капиталиста», — говорится в первой газете наших социалистов «Эку дуз операриуш» («Эхо рабочих»), основанной в 1850 г. Уже в первом своем номере она объявила программу: «Социализм — наследник нынешней системы, в которой уважается частная собственность, он не может не считать ее основой всего будущего прогресса». Фактически это был «наследственный» социализм, это было устремление общественного слоя, бежавшего из деревень, чтобы вступить в данное наследие, то есть войти в буржуазное общество. В целом это ему удалось. Сын рабочего обретал в городе свое будущее, которое на селе было зарезервировано для детей среднего класса: он научился читать, носил галстук, служил в одном из государственных учреждений, в конторе, в Португальской железнодорожной компании, преподавал в начальных классах, и стал частью последней ступени буржуазной пирамиды, образованной, наряду с этой восходящей группой, и группой нисходящей — людьми «постыдной бедности», разлагающегося слоя буржуазного общества, который от буржуазии сохраняет манеры, менталитет и галстук, но за этими дверями живет в нищете.
Быть сельским работником — это постоянное свойство, а быть работником в городе — это фаза в процессе движения. Прадеды бедных крестьян уже были бедными крестьянами, а их правнуки таковыми останутся. Но родители первых рабочих были крестьянами и боролись за то, чтобы их дети принадлежали к буржуазии. Одновременно социалистические идеи перерождаются в идеи республиканские, которые направлены на смену формы и состава руководителей государства, не изменяя структур общества.
Переход от сельского мира к буржуазному сложен и труден; имеется много зданий, но мало фабрик, поэтому много мест для служанок, на мало для мужской работы. Село еще долго оставалось главным работодателем: в 1900 г. в сельском хозяйстве был занят 61% населения и лишь 18% — в промышленности. Импорт препятствовал созданию рабочих мест в городах. Без будущего в сельской местности и без места в городе, крестьянин пытается испытать судьбу за пределами своей страны. Но и тут новая история повторяет средневековую, поскольку уже не было бесхозных миров, экспансию теперь стали называть «эмиграцией».
В 1873 г. отъезд португальских трудящихся за границу был довольно массовым и представлял собой политическую проблему. Как раз этим годом датировано первое парламентское расследование проблемы эмиграции; в отчете об этом расследовании сделан вывод, что причиной является не нищета, а жадность. Среднее число официально зарегистрированных выездов из страны до конца века составляло около двадцати тысяч в год. В первые десятилетия XX в. оно сильно выросло; в период 1930— 1950 гг. сократилось, а после этой даты снова пошло вверх.
Почти вся эмиграция XIX в. направлялась в Бразилию, прежде всего в Рио-де-Жанейро. Статистика же XX в. (1913) дает хорошее представление о социальном составе эмигрантского контингента: 28 000 жителей села, 20 000 человек без профессии, 5000 ремесленников (каменщики, плотники, кузнецы) и всего 200 фабричных рабочих. В большинстве своем это были абсолютно неграмотные и не имевшие специальности люди. Часть из них оставалась в Рио, где мелкая розничная торговля затем оказалась почти полностью в руках португальцев; а большинство отправилось во внутренние районы страны, заменяя рабочую силу рабов, освобожденных согласно закону 1888 г. Там их жизнь не отличалась от существования рабов. Подъем целинных земель и гигантское расширение плантаций кофе в значительной мере были делом рук португальских наемных рабочих.
Те, кто остался в городах, организовались в коллективы для общения, благотворительности и культуры. В отличие от других иностранных колоний португальцы Бразилии не создавали долговременных предприятий (за некоторыми исключениями), а максимально использовали свои способности по созданию некоммерческих учреждений — крупных больниц и организаций культуры. Подлинными монументами того времени служат «Португальская благотворительность» в Рио, Больница Сан-Паулу, Португальская читальня Рио-де-Жанейро. Один из самых знаменитых спортивных клубов Бразилии — «Васко да Гама» — был создан португальскими иммигрантами, и его история замечательна: этот клуб приезжих поначалу считался маргиналом, поскольку бытовало мнение, что футбол — это спорт денди, зарезервированный за высокопоставленной буржуазией. Особенно острой критике подвергли португальцев за то, что они включали в свою команду чернокожих игроков. Но именно поэтому они одержали сенсационную победу в первом бразильском чемпионате, к которому были допущены; «Васко» превратился тогда в великий народный клуб, а английская игра для избранных быстро трансформировалась в любимый вид спорта народных масс.
Число эмигрантов, возвратившихся в Португалию, было невелико. Подавляющее большинство из них уехало бедным и умерло в бедности. Как тогда говаривали, Бразилия — это «кладбище португальцев». Национальное чувство юмора обернулось сатирой и эпиграммами, направленными на тех, кто возвращался на родину, а слово «бразилец» было выбрано в качестве грубой литературной шутки. Сарказм не оставил времени для справедливой оценки мрачной коллективной эпопеи, которая стала одним из самых сильных проявлений качеств португальского народа в современную эпоху.
Эмиграция исходила из районов мелкой земельной собственности; среди отъезжавших почти не было жителей провинции Алентежу. Объясняется это тем, что для длительного трансатлантического путешествия требовались деньги, а они имелись только в районах, где большинство сельского населения еще сохраняло некоторые остатки собственности: в провинциях Минью, Доуру, Бейра. Эмигрант продавал клочок обрабатываемой земли, это была так называемая лежитима, то есть законная доля имущества, которую, согласно Гражданскому кодексу, не мог не унаследовать. И уезжал почти всегда в одиночку, оставив на родине семью и долги. Чтобы помочь семье расплатиться с долгами и приобрести землю, он посылал в Португалию все, что мог сэкономить. Денежные переводы эмигрантов через услуги банковских агентств превратились тогда в огромную статью национального дохода. Эркулану отмечал, что никогда Бразилия не была столь доходной, как в то время, когда перестала быть колонией. В 1873 г. он оценивал денежные переводы эмигрантов в сумму 3000 конту в год; а Оливейра Мартинш в 1891 г. — в 12 000 конту. В то время это была крупная сумма: рабочие-эмигранты присылали в свою страну столько же, сколько всего платили государству налогов на недвижимость ее собственники.
