Шли дни, а перед глазами Тициана все еще стояла поразившая его в церкви при отпевании картина, когда грузное тело почившего в бозе Аретино, с трудом втиснутое в тесный дубовый гроб, казалось, готово было вырваться в знак протеста наружу. Такое ощущение вызывал в свое время и последний портрет литератора, написанный Тицианом. Священник церкви Сан-Лука поведал ему, что на Пасху Аретино решил исповедаться, чего не делал никогда ранее, а уж поститься для него было сущим наказанием. На этот раз, причастившись, он истово молился и даже всплакнул.
Еще при жизни Аретино был назван великим поэтом, хотя его сочинения, как упоминалось, были публично сожжены на площади Святого Петра в Риме и полностью запрещены. Но как любой запретный плод, они вызывали нездоровый интерес. Его разоблачений боялись многие. Даже папа Юлий III, о чем было сказано выше, едва взойдя на престол в 1550 году, поспешил присвоить Аретино почетный титул кавалера ордена Святого Петра, пока пронырливый борзописец не вознамерился быть возведенным в сан кардинала. Такие поползновения были, и он успел опубликовать немало сочинений сугубо богословского содержания. Непостижимо, как в этом человеке непристойность уживалась с набожностью!
Поскольку Аретино не был силен в латыни, он приютил у себя поэта Никколо Франко, который помогал ему в подборе материала для написания религиозных книг. Правда, вскоре гость, распознав истинные намерения благодетеля, выступил с рядом разоблачительных публикаций против Аретино. Бедняге Франко не повезло, и позднее за свои антипапские сонеты он был повешен по решению суда римской инквизиции.
Веками сочинения Аретино не переиздавались. Будучи приговоренными к пожизненному заточению, они лежали мертвым грузом и пылились в библиотечных фондах и в частных собраниях. Но к середине XX века в ходе так называемой сексуальной революции на них обратили внимание издатели, а пресловутый «Индекс запрещенных книг» был дезавуирован самим Ватиканом. Однако оказалось, что скабрезные стихи и проза Аретино в условиях воцарившейся почти повсеместно вседозволенности и свободы нравов стали не столь уж привлекательны для читателя, который понял, что «великим» поэтом Аретино никогда не был. А его непристойные сочинения выглядят наивно, когда сегодня даже в такой славящейся своей высокой духовностью стране, как Россия, со сцены одного из прославленных столичных театров звучит откровенная матерщина. А недавно одно издательство в Петербурге выпустило сборник рассказов Альберто Моравиа, написанных писателем незадолго до кончины и названных им просто «Una cosa е altri racconti» («Одна вещь и другие рассказы»). Сегодня, когда книжный рынок перенасыщен, издатель переименовал рассказы в «аморальные» — авось, читатель клюнет на приманку.
Следует отметить, что эпистолярное наследие Аретино представляло несомненную ценность как живой документ эпохи, и литературоведы считали его действительно блистательным писателем, пусть крайне наглым и циничным. На фоне современной ему литературы с ее изысканным придворным стилем Аретино сумел отразить вульгарную эстетику простонародья, из которого он сам вышел. Непристойность и похабщина его писаний — это всего лишь поза и протест против лжи и лицемерия в мире. Можно бы и согласиться с такой позицией, если бы не способность автора извлекать выгоду, и немалую, из эпатажа в угоду вкусам отнюдь не обездоленных кругов общества, которым обрыдли рекомендации Кастильоне и Делла Каза о правилах хорошего тона в обществе. Им захотелось испробовать для возбуждения аппетита нечто необычное, сверхособенное, пусть даже предосудительное и пикантное, наподобие плодов мандрагоры, поднимающих определенный тонус, как это описано в известной комедии Макиавелли.
* * *
В последнее время Тициан зачастил в приходскую церковь Сан-Канчано неподалеку от его дома. Уже несколько лет там работал музыкант Андреа Габриэли, чьи «Псалмы Давидовы» для хора и органа и «Мотеты» обрели известность и привлекали венецианцев из других приходов. В церкви порой выступал официальный органист базилики Сан-Марко Джироламо Парабоско. Там же патриций Федерико Бадуэр, венецианский посол при мадридском дворе, основал Академию Славы, объединившую немало известных в городе литераторов и музыкантов. На проводимых ею диспутах иногда бывал и Тициан, благо церковь была рядом. Но Академия просуществовала недолго — ее основатель был объявлен властями банкротом и лишен дипломатического статуса за финансовые аферы, о чем его предупреждал в свое время Аретино.
В свободное от службы время маэстро Габриэли по приглашению Тициана музицировал на органе в гостиной на Бири. Музыка отвлекала мастера от суетных мыслей, помогая сосредоточиться на главном, что волновало его. Бархатистые звуки органа под кистью мастера обретали материальное воплощение в цвете на холсте. Однако на смену ликующему когда-то колориту ныне пришли густые сумеречные тона и пепельные оттенки. Рисунок все более уступал место широким свободным мазкам краски, из коих сотворялась форма, и нередко кисть заменялась шпателем.
Работа в мастерской кипела, и молодчина Денте, несмотря на годы, умело заправлял делами. Тициан поручил ему вести «Расчетную книгу», занося в нее все расходы, а поступления фиксировал сам в другой тетради, которую хранил отдельно. Недавно из Пьеве ди Кадоре с вестями от родных и гостинцами прибыл скромный юнец Марко Вечеллио, сын двоюродного брата-нотариуса, который когда-то сопровождал Тициана в Германию и помог в решении вопроса с заготовкой древесины. Марко оказался смышленым парнем, влюбленным в живопись. С разрешения мастера он занял светелку на мансарде, в которой до замужества жила Лавиния. Приветливый юноша быстро подружился со всеми учениками и подмастерьями. Вскоре он проявил себя надежным помощником Тициана, который радовался его первым шагам в живописи и относился к нему как к сыну.
В конце сентября 1558 года к причалу на Бири подплыла гондола облаченного в траур испанского посла, который сообщил печальную весть о смерти обожаемого монарха Карла V в монастыре Святого Юста. Он рассказал о последних днях измученного болезнью императора, который не переставал молиться перед тициановской «Троицей», а накануне кончины устроил репетицию собственных похорон, проследив за точным исполнением всех правил отпевания и последующего захоронения. Тициан с болью воспринял эту весть. Ему живо представились последние встречи в Аугсбурге, когда император все чаще заводил разговор об отречении от власти и желании посвятить оставшиеся годы служению Богу. Это был великий правитель огромной империи, в которой, как тогда говорили, «никогда не заходило солнце». К концу жизни пришло прозрение, и он понял всю суетность и никчемность своих деяний.
Жизнь продолжалась. Сансовино закончил возведение прекрасного здания фундаментальной библиотеки Марчана. Ему совместно с Тицианом было поручено подобрать художников для украшения залов библиотеки. Были отобраны семь живописцев, включая Веронезе. Поначалу среди них не нашлось места для Тинторетто, и он остался в стороне. Но этот нахрапистый гений закатил скандал и своего не упустил.
Тициан выбрал для себя плафон вестибюля центрального читального зала и быстро написал полотно в форме восьмиугольника, обрамленного в массивную позолоченную раму. По поводу содержания картины высказывались разные предположения, пока в 1968 году искусствовед Н. Иванов, русский по происхождению, не выдвинул свою версию, с которой многие согласились. Образ молодой женщины является олицетворением Мудрости или Божественного провидения. В одной руке она держит пергаментный свиток, а другой придерживает не книгу, как полагали, а зеркало в деревянной оправе. Рядом с ней в облаках изображен Эрос в облике крылатого «путто», который, «согласно учению неоплатоников, хранит тайну сотворения».
