Грейс оставила чемоданы у двери и прошлась по дому. Через гостиную, выкрашенную в бледно-голубой и лунно-желтый цвета, она вышла на открытую деревянную веранду и поднялась по узкой деревянной лестнице в их спальню. Она опустилась на кровать и провела рукой по старому стеганому лоскутному одеялу. Потом прилегла на постель и, закрыв глаза, улыбнулась, представляя себе, что лежит здесь рядом с Джефферсоном.
Он позвонил вечером и вообще звонил каждый вечер, но пока не мог сказать точно, когда сумеет приехать к ней и на сколько. Следующие несколько недель она прожила в тревожном ожидании, ей не сиделось на месте, и на душе было неспокойно. Она внезапно просыпалась по утрам, вырываясь из цепких объятий сна, который толком не могла вспомнить, и быстро вскакивала с постели, сгорая от нетерпения начать новый день и приступить к работе. Она приехала сюда не для того, чтобы ожидать своей всеобъемлющей любви и возлюбленного на полставки, у нее были еще и другие планы. Но внутреннее беспокойство оказалось серьезной проблемой. Для того чтобы сделать нужные снимки, надо было сосредоточиться. Мысли ее были поверхностными, похожими на скользящих по воде водомерок, — слишком легкими, для того чтобы погрузиться в мрачные глубины, где только и можно было наткнуться на интересные сюжеты.
И еще что-то случилось с Джефферсоном. С прошлого лета они виделись всего три раза. У них были одна неделя в Лондоне, пара дней в Париже в самом начале года, а потом четыре дня в Нью-Йорке перед Пасхой. Он отменил свою поездку в Лондон, запланированную на май, ровно за две недели до приезда, и причина, на которую он сослался — много работы, — показалась ей неубедительной. Но она знала, что он по-прежнему любит ее, и безоговорочно верила ему.
— Ты не должна так вести себя, — заявила ей как-то Анжелика. Она заскочила к ней с бутылкой водки и пачкой салфеток «клинекс». — Ты, конечно, глупа, но не настолько же. — Анжелика в очередной раз осталась одна, и по тому, как она разговаривала, можно было заключить, что это единственный приемлемый для нее способ существования. Она налила им обеим по полстакана водки. — Перестань, Грейс, передо мной можешь не разыгрывать храбрость.
Грейс посмотрела на нее опухшими от слез глазами.
— Я не храбрюсь. У меня просто разрывается сердце. — Она вытерла лицо рукавом свитера. — Но не оттого, что я думаю, будто он меня не любит. Я ждала его слишком долго, чтобы терзаться бессмысленными подозрениями. Мне грустно, вот и все, грустно потому, что его нет рядом. И еще я беспокоюсь о нем. Последний раз, когда я видела его — это было в Нью-Йорке, — я пришла в ужас, такой он был худой. Я не могла отвести от него глаз, а потом мне стало еще хуже: он прикрылся, словно я заставила его устыдиться собственного тела. Тело его было таким же прекрасным, просто он очень исхудал. Он сказал, что всему виной стресс, только и всего. Слишком много работы, что-то в этом духе.
— Мужчины не должны быть чересчур худыми. В противном случае это лишний повод их не любить.
— Тебе не кажется, что подобные мужененавистнические суждения несколько устарели?
— Помяни мои слова, — заявила Анжелика, — любовь приходит и уходит, а мужененавистничество всегда останется в моде.
Грейс посмотрела на нее.
— Когда речь идет о работе, ты — образец для подражания, настоящий профессионал, который привык работать не покладая рук. Но в своей частной жизни ты руководствуешься логикой шизофреника.
В разговорах по телефону, в письмах по электронной и обычной почте Грейс донимала Джефферсона вопросами, все ли с ним в порядке. Не следует ли ему показаться врачу? Не набрал ли он вес? Когда он позвонил, чтобы отменить свой визит в Лондон, первое, о чем она спросила, не болен ли он. Ей пришлось отставить трубку от уха, в которую она вцепилась вспотевшими руками, потому что на другом конце провода он стал орать, что ее беспокойство по пустякам способно и здорового человека довести до больницы. Что случилось? Некоторые вещи были незыблемыми как данность: он никогда не повышал на нее голоса, она никогда не умоляла его остаться и не плакала в его присутствии.
После этого разговора она научилась держать свое беспокойство при себе, чувствуя, что отдалилась от него так далеко, как никогда раньше с момента их первой встречи шесть лет назад.
Миссис Шилд не могла взять в толк, зачем Грейс понадобилось уезжать второе лето подряд.
— Чем тебя не устраивает твоя собственная страна? Кроме того, могут приехать Финн с мальчиками. И тогда ты с ними не встретишься.
— Финн может приехать когда угодно, но почему-то никогда не приезжает. Как бы то ни было, я люблю Штаты. Я там родилась. Приятно поддерживать связь с родиной, со своими корнями.
— Корнями, как же, — проворчала миссис Шилд. — Ты что-то скрываешь.
— Свои корни.
— Не говори глупости, Грейс. В чем дело?
— Если бы я что-то скрывала, то рассказать тебе об этом — значило бы поставить в известность весь мир.
— Очень хорошо, Грейс. Поступай, как знаешь.
— Ох, Эви, как раз это я и стараюсь делать. — Выражение ее лица смягчилось. — Я обещаю писать и звонить как можно чаще.
Она прожила в коттедже на мысе Кейп уже две недели, но до сих пор не видела его.
— Так когда же приедет ваш муж? — в очередной раз поинтересовалась Мелисса, когда они пили кофе на заднем дворе Уолкеров, а под ногами у них вертелись их пышущие здоровьем малолетние отпрыски.
— Скоро, — ответила Грейс и подумала, что теперь понимает, как чувствовал себя Джефферсон, когда она надоедала ему своими вопросами.
По вечерам она часами бродила одна по пляжу, там, где они когда-то гуляли вдвоем. Она никогда не исключала возможности того, что их роман может закончиться, но до сих пор у нее не возникало и тени сомнения в том, что их любовь тем не менее будет длиться вечно.
Грейс как раз вернулась после одной из таких прогулок, когда перед домом остановился автомобиль-универсал. Сначала она решила, что это какой-то турист, которому понадобилось место для парковки, но, когда загремела передняя дверь (ею никто и никогда не пользовался), она встала и пошла посмотреть, кто бы это мог быть. К тому моменту незваный гость обошел дом, и Грейс услышала, как по деревянному полу зацокали каблуки.
— Я знаю, что ты здесь. Выходи и посмотри мне в лицо, ты, шлюха. — Голос был женский.
— Какого черта? — Грейс поспешила в сторону кухни.
— Это Черри Макгроу. Скольких людей ты знаешь, которые могут назвать тебя шлюхой?
— Черри. — Грейс столкнулась с ней в маленьком коридорчике. Сердце бешено колотилось, но голос звучал ровно. — Оказывается, это всего лишь ты. — Она решила, что Черри имеет право называть ее шлюхой, поскольку, очевидно, узнала о ее романе с Джефферсоном.
Они уставились друг на друга. Грейс не узнала бы ее, если бы встретила на улице. Когда они виделись последний раз, Черри была загорелой изящной маленькой штучкой — сплошные мягкие изгибы и пышущее здоровьем, живое лицо. Та Черри, которая злобно взирала сейчас на Грейс с противоположного конца кухни, загорела до черноты, ее тело, когда-то пикантно пухлое, стало рыхлым, а нежные черты расплылись, подобно акварели, которую изрядно разбавили водой. Но Грейс одернула себя, решив, что смотрит на соперницу глазами, затуманенными ревностью.
