Слышался гул приближающихся бомбардировщиков. Я свернулась как могла у заднего стекла, и уазик понесся по рытвинам и колдобинам вниз в селение Гехи-Чу. Самолеты начали бомбить то место, где мы только что были, с воем проносясь над горами, но мы находились уже внизу. Въехали во двор дома Рашида, занесли Джохара и положили на диван в столовую, на то самое место, где он сидел за столом столько раз прошлой осенью. Жена Рашида заскочила на кухню и, увидев его, начала кричать. Глядя в ее голубые, совершенно бессмысленные глаза, я поняла, что она испытывает… «Сразу трое — Джохар, Магомет, Хамад» — трое самых лучших…
«Нельзя кричать, соседи услышат и придут, нельзя, чтобы они узнали». Бомбардировщики начали бомбить Гехи-Чу… Потом все куда-то исчезли, а я осталась одна с Джохаром… Изо всех сил, сжимая руки, я смотрела на его лицо, все еще не веря в то, что случилось. Слезы текли и текли по моему лицу… Черные ресницы опускали глубокие тени, Джохар лежал, выпрямившись, такой же стройный и подтянутый, как во время прогулок по родным горам. Если бы его рука было прижата к виску, можно было подумать, что он, как военный офицер, отдает честь тому Высшему, перед которым вот-вот предстанет, готов предстать… «Честь имею». О, Джохар, ты и в момент смерти верен себе! Когда есть, что отдавать, легко умирать… «Невольник чести», ты всегда был ее добровольным заложником, повелевая всеми, прислушивался только к ней, к ее тихому голосу, несшемуся с далеких хребтов родных Ичкерийских гор, голосу предков. И умер так, как умирают японские камикадзе, ничком упав вперед лицом. Только такую смерть они считают достойной.
Когда-то мы вместе в Сибири читали японскую книжку «Ветер богов». Как ты мечтал тогда в своих стихах: «И умереть, припав к родной земле, обняв родные горы…» Я вытерла смоченной в воде марлей следы черной земли с его лица…
Глава 40
Пришел Башир и сказал, что привезли Магомета, Хамада и Ваху. «Их сейчас занесут в зал через другую дверь. Никто не должен видеть Джохара и тебя в этом доме. Закрой дверь и никого не пускай». Я услышала тяжелый топот множества ног и плач женщин, несли что-то тяжелое, подуло холодом сквозь щели занавешенного окна, отделявшего зал от столовой, в которой мы находились. Вдруг, совсем рядом, через тонкую стенку застонал Ваха: «Джохар, Алла! Они живы? Где они?» Бедный, самоотверженный Ваха, оставленный нами в горах, как он уцелел после этой страшной бомбежки? Ведь самолеты пикировали прямо на ту поляну, где горела машина. А Магомет? Как ребенок, влюбленный в Джохара, не расставался с ним ни на минуту. Он сказал тогда: «Не надо мне этого прокурорства, Алла, я хочу быть просто рядом с ним». И Хамад, умница, совсем молодой. Славные у тебя товарищи, Джохар, они будут сопровождать тебя на твоем пути, вместе вам будет веселее… Их выбрал сам Всевышний, ведь в твоем вещем сне, в четверг, 18 апреля, вы уже были выше всех на крыше и вместе смотрели на землю с высоты…
В зал все заходили и заходили новые люди, слышались приглушенные разговоры, захлебываясь кровью, стонал Ваха. К нам постучали, Башир привел медсестру Розу. Эта высокая полная женщина была в полнейшей растерянности: «Почему у вас не было с собой врача?» — спросила она у меня, видимо, не совсем хорошо представляя, что значит быть Президентом в оккупированной врагом стране. Она бегло осмотрела Джохара, сразу поняла, что ее помощь уже не потребуется. «Что с Вахой?» — спросила я у нее. «Он ранен осколками в бок, я его туго перевязала. А почему он захлебывается кровью, может быть, внутреннее кровоизлияние? Это еще опаснее…» Она не знала, впрочем, как и я. Роза послала за орграствором, хотела перелить ему, но принесли старый, уже вышедший из употребления, потом попыталась что-то еще объяснить, но я поняла, что все бесполезно. «Нужно отвезти его в Урус-Мартановскую больницу. Но через блокпосты русские не пропустят». Что же делать? «Мы ждем Даяна, — объяснил мне Рашид. — Даян что-нибудь придумает».
Через полчаса приехал Даян, красивый, сильный старик, такой же, как все старики в Чечне, пользующиеся вполне заслуженными почетом и уважением. В его доме в Рошни-Чу проходили переговоры с российскими представителями. Он сразу подошел, обнял и ласково прижал мою голову к своей груди. От всех его движений веяло уверенностью и надежностью. Потом он подошел к Джохару, расстегнул его рубашку и положил руку ему на грудь.
— Сердце не бьется, но грудь еще теплая.
— Может быть, его еще можно спасти? — встрепенулась я.
Даян отрицательно покачал головой:
— Он уже остывает, нужно перевезти вас в другой дом. Собирайся.
— А Ваха?
— Ваху отвезут в другое место, где ему помогут.
Было уже поздно, когда мы сели в приехавшую за нами грузовую машину. В темном небе не было ни одной звезды. Меня посадили в кабину рядом с шофером, Джохара завернули в ковер и положили в кузов машины. «Я хочу с ним», — попросилась я. «Не надо, тебя могут увидеть…» Раньше мы ехали бы вместе в кабине… Боже мой, неужели это все правда и я не сплю?
Мне все казалось, что я вот-вот проснусь, и все будет так, как прежде, но этот ужасный сон все длился и никак не хотел прерываться. Ехали мы не очень долго. В 12 часов ночи приехали в дом к Амхаду, другу Даяна. Меня завели в небольшой, состоящий из четырех комнат, дом. Встретил широкоплечий осанистый старик, похожий на Даяна, который сразу подошел и обнял меня: «Держись. Это огромное горе для всех нас». Джохара принесли и положили в самую маленькую дальнюю комнату, рядом Амхад поставил и зажег свечу.
Джохар лежал на белой простыне, постеленной на чистый ковер. Во всех комнатах было темно, в селе не было света. Я села возле Джохара, Амхад сел рядом. «Прошу тебя, не плачь и никому ничего не рассказывай. Если люди узнают, что случилось с Джохаром, многие захотят умереть. В отчаянии мальчишки пойдут под пули. Он был нашей единственной надеждой. Моя старуха, Лейла, не выдержит, у нее больное сердце, младшая дочка тоже не здорова. Я им сказал, что привез раненого бойца, в эти комнаты женщины не войдут, ты их увидишь на кухне под навесом. Завтра тезет у Жаниевых, пусть они думают, что ты у нас временно из-за него».
Я легла спать на кровать, с которой хорошо был виден Джохар, лежащий на ковре в комнате напротив. Я не смыкала глаз… В три часа ночи я прошла в соседнюю комнату, где лежал на диване Муса. «Мусик, я не могу так. Джохар лежит там один, давай пойдем к нему». Мы подошли и опустились на колени, потом вместе осторожно откинули простыню, закрывающее его лицо. Мусик вздрогнул: «Алла, он сейчас открыл глаза!» Я замерла, может, он живой? Прижалась к его груди, он не дышал, сердце не билось, но глаза смотрели прямо на нас. И вдруг я поняла — он подал нам знак. «Мусик, он ждал нас! Он хочет нас видеть». Я слышала, что так бывает, когда подходят к умершему те, кого он любит и ждет. «Он нас не оставил, он все еще с нами!» Амхад успел накинуть на его опаленные волосы белую ткань, а на бледный лоб надеть зеленую ленту с арабской вязью газавата. «Я хочу, чтобы мой брат Джохар был красивым», — сказал он, уходя… Этот старик и статью, и лицом настоящий горец, «ламарой», как их называют в Чечне, тоже любил его.
