Иоланда в тревоге ждет следующего гонца. Что случилось? Удалось ли Рене сбежать? Она ходит туда-сюда по коридорам и заламывает руки. Кончился тот покой, которому она еще недавно радовалась. Две недели она живет в страхе, сердце ее трепещет в ожидании новостей – и все же она молит, чтобы они поскорее пришли.
И вот наконец письмо. Иоланда дрожащими руками разрывает конверт. Оно от Рене, написано его собственной рукой. Он жив!
Матушка, я жив, но сгораю от стыда. Я уже не король, а так, одна пустая оболочка. Когда я вышел, чтобы попрощаться со своими верными капитанами, я не смог вымолвить ни слова: во рту у меня пересохло, и только слезы продолжали катиться по щекам. Я стоял на крепостной стене и махал своим людям рукой, а они салютовали мне. Потом я развернулся – и уже не нашел в себе сил оглянуться назад. Двое из моих капитанов провели меня через череду помещений внутри стены, открывая и закрывая двери; наконец мы оказались в небольшой комнате с колодцем посередине. Они сняли крышку, я заглянул внутрь и увидел узкую железную лестницу. На меня надели прочный кожаный фартук, такой же закрепили на спине и связали их на поясе. Оба капитана опустились на колени, и я ненадолго возложил каждому руку на голову. Никто не проронил ни слова. Я забрался в колодец и стал спускаться по лестнице. Через несколько минут ступеньки закончились, и туннель свернул направо. Как мне было сказано, я сел, оттолкнулся от пола и отклонился назад, слегка приподняв голову. Вскоре я почувствовал, что скольжу вниз по гладкому полу туннеля – все быстрее и быстрее. Я почувствовал запах моря. Через несколько минут туннель выровнялся, но я продолжал скользить, хоть и медленнее. Я еще какое-то время спускался вниз, и, когда я набирал слишком большую скорость, туннель снова выравнивался. Вдруг я увидел впереди свет – и вскоре приземлился ногами в мягкий песок.
Кто-то осторожно помог мне подняться. Я моргал, пытаясь привыкнуть к яркому свету, и услышал голос: «Все хорошо, сир, вы выбрались из города, вы в безопасности. Нас прислал ваш друг Жак Кер. Его корабль ждет чуть поодаль, в гавани. Мы готовы отвезти вас туда на лодке. Это хорошее, крепкое судно. Все будет в порядке». Они говорили со мной как с ребенком или с умалишенным – видимо, я казался им тем или другим, а может, обоими сразу. Они сняли с меня кожаные фартуки, которые помогли мне не пораниться, пока я спускался по туннелю, и дали мне воды. Постепенно чувства вернулись ко мне. Этому поспособствовал и свежий ветер с моря, который дул мне в лицо. Но, посмотрев наверх, я увидел замок – на его стенах стояло несколько человек, которые, убедившись, что я спасся, помахали мне рукой. И я опустил голову.
«Бедный мой, дорогой сын! – думает Иоланда. – Как же мне за него больно!»
Судя по всему, один из кораблей Жака Кера, с виду вполне невинное торговое судно, стоял в гавани, дожидаясь Рене; и этот корабль был отлично вооружен, как и его команда. Как только Рене поднялся на борт, был дан приказ сниматься с якоря. Вскоре после этого Альфонсо Арагонский пришел со своими войсками и захватил город.
Дом Анжу уже не вернется в Неаполь.
Рене в безопасности. Иоланда снова может дышать спокойно. Но к чувству облегчения примешивается горечь. Еще одна безуспешная попытка; еще несколько напрасных смертей – и трат. Она не может себе представить, что должно случиться, чтобы кто-нибудь из дома Анжу смог теперь изгнать арагонцев из Неаполя. Чары рассеялись, химера исчезла.
Но, по крайней мере, ее сын направляется домой. Иоланда улыбается при мысли об этом и вздыхает: он решил задержаться в Италии, чтобы проникнуться тамошним искусством и познакомиться с местной знатью. И Иоланда понимает: ему стыдно показываться ей на глаза.
Осознание того, что Рене в безопасности, позволило Иоланде ослабить поводья, которые она все это время держала туго натянутыми, не давая себе поблажки. Железная воля вела ее вперед и позволила решить главную задачу – сделать так, чтобы самый дорогой из ее детей остался целым и невредимым. Теперь она чувствует, что дни ее на исходе. Она отлично помнит, как Людовик перед смертью собрал все силы, чтобы продиктовать ей завещание и последнее признание в любви. Теперь она тоже хочет оставить несколько слов своим детям и детям своих детей, чтобы эти слова поддержали их, если в том возникнет нужда, и помогли разобраться в ее поступках, иные из которых могли бы показаться им странными. Она пишет:
