Если патриархальная революция вырвала власть из рук женщин, но сохранила женское жречество как таковое, то с принятием новой религии положение стало меняться. Христианство активно уничтожало как прежние верования, так и их носителей. Патриаршья грамота 1586 г. на основание Львовского братства гласила: «а если бы в котором месте или селе будет чаровица или ворожка – сосуды диавольския, или волшебница… да истребится от церкве, и тех, которые диаволом прельствишися до чаровниц и до ворожок ходят, отлучайтеся»912. Дело, однако, не ограничивалось одними отлучениями. В 1411 г. псковичи сожгли двенадцать вещих жёнок. Князь И.А. Можайский сжег за волшебство мать Григория Мамона. Повесть о волховании, написанная для Ивана Грозного, доказывала необходимость строгих наказаний для чародеев и приводит в качестве примера для подражания царя, который вместе с епископом «написати книги повелѣ и утверди, и проклятъ чародѣяние, и въ весѣхъ заповѣда такихъ огнемъ пожечи»913. Хоть сожжение колдуний на Руси и не достигло такого размаха, как в Западной Европе, однако подобные казни, вдохновляемые ревнителями православия, имели место и в нашей стране. Хоть тысячелетнее гонение и не смогло полностью искоренить всех без исключения колдуний, тем не менее оно явно нанесло существенный удар как по их численности, так и по объему знаний, постепенно делая все менее значимой их роль в жизни общества.
Глава 21
Черная сторона матриархата
Как было показано в восьмой главе, после отказа от идеи небесного происхождения человеческой души коллективное сознание в поисках своего утраченного единства обращается к инцесту как средству его восстановления. Однако, раз вступив на путь потакания собственным темным инстинктам, матриархальное сознание на этом не остановилось, а стало погружаться во все более страшную тьму, в которой все труднее и труднее становилось сохранить человеческий облик. Одним из проявлений подобной духовной деградации стало совокупление с животными, разрушающее грань между ними и человеком. Выше уже отмечалось бытование в славянской традиции мифа о браке женщины со змеем. Как отмечал Ю.И. Смирнов, в одном только Полесье зафиксировано четыре варианта сказки «муж-уж». Кроме того, в русском фольклоре неоднократно встречается мотив сожительства женщины с медведем или волком, а в греческих мифах известен мотив брака с быком. Аналогичные мотивы имеются в фольклоре как индоевропейских, так и неиндоевропейских народов. Анализируя истоки кельтской литературы, Р. Грейвс пришел к выводу, что в основе ее лежит Тема – «древняя история в тринадцати частях с эпилогом о рождении, жизни, смерти и воскресении бога Прибывающего Года, где главное место уделено его поражению в битве с Богом Убывающего Года, в которую он вступил за любовь непостоянной и всевластной Триединой Богини, их матери, жены и убийцы»914. Соединение в лице Великой богини ипостасей матери, жены и убийцы своих сыновей, становящихся впоследствии мужьями и жертвами, свидетельствует о глубокой психопатологии женской психики, которая, пользуясь собственной безнаказанностью и всемогуществом, погружалась в самые темные бездны подсознательного, реализуя свои самые извращенные и страшные фантазии. Отголоски этих представлений оказались более чем живучи и находили свое выражение еще в шабашах ведьм: «Майский козел, как ясно из английских ведьминских обрядов и шведского майского представления Bukkerwise, становился мужем богини, потом его приносили в жертву и возрождали: то есть жрица богини при всех совокуплялась с царем года, одетым в шкуру козла, после чего его убивали, а потом возрождали в виде его преемника, или же козла приносили в жертву вместо него, а он продолжал царствовать»915. Как было показано в третьей главе, подобные представления о браке Великой богини с животным восходят к глубокой древности.
Не проводя грани между половым совокуплением между человеком и животным, древнее сознание перестало делать различие и между тем, кого можно и кого нельзя потреблять в пищу. Понятно, что явление каннибализма присутствовало в первобытном обществе, однако теперь стала стираться грань между близкими родичами и чужаками. Достаточно распространен в индоевропейском, да и в мировом фольклоре образ сестры-людоедки. Так, например, в русской сказке «Ведьма и Солнцева сестра» конюх предупреждает главного героя: «Иван-царевич! У твоей матери скоро родится дочь, а тебе сестра; будет она страшная ведьма, съест и отца, и мать, и всех подначальных людей…»916 Образ всепожирающей сестры-людоедки присутствует в фольклоре различных народов от Марокко и Хорватии до Японии и Алеутских островов917, что говорит о глубокой древности его возникновения. Помимо хрестоматийного образа бабы-яги как людоедки, в отечественном фольклоре встречается еще и Лихо Одноглазое и, что показательно, опять в виде женщины: «Лихо олицетворяется в наших сказаниях бабой-великанкой, жадно пожирающей людей»918. Зарезанных ею людей она жарит в печи, а гостя потчует отрубленными головами.
С течением времени убийство людей с целью обеспечения себя пищей стало превращаться для женщин в забаву, призванную удовлетворить их садистские наклонности. Как показывают многочисленные пережитки отдельных элементов матриархата у различных индоевропейских народов, в какой-то период произошло явное вырождение данного общественного устройства, в результате чего власть оказалась у охваченных безудержным стремлением мучить других людей престарелых женщин. Представление о реалиях той эпохи дают нам как свидетельства о безумствах древнегреческих вакханок, разрывающих на части не только животных, но и своих детей, как это случилось с фиванским царем Пенфеем, растерзанным на части жрицами Диониса во главе со своей матерью Агавой, так и сообщение Страбона: «Передают, что у кимвров (киммерийцев) существует такой обычай: женщин, которые участвовали с ними в походах, сопровождали седовласые жрицы-прорицательницы, одетые в белые льняные одежды, прикрепленные (на плече) застежками, подпоясанные бронзовым поясом и босые. С обнаженными мечами эти жрицы бежали через лагерь навстречу пленникам, увенчивали их венками и затем подводили к медному жертвенному сосуду вместимостью около двадцати амфор; здесь находился помост, на который восходила жрица и, наклонившись над котлом, перерезала горло каждому поднятому туда пленнику. По сливаемой в сосуд крови одни жрицы совершали гадания, а другие, разрезав трупы, рассматривали внутренности жертвы и по ним предсказывали своему племени победу»919. Поскольку в пересчете на современные меры вместимость жертвенного сосуда составляла почти 524 литра, и вряд ли крови в нем было только на донышке, можно представить, сколько людей приносили в жертву эти жрицы. В свете этого уже не вызывает удивления тот факт, что в романе Т. Мэлори «Смерть Артура», мифическая Владычица Озера, прибыв к королевскому двору, сразу требует себе одну, а еще лучше две человеческие головы. В том же романе имеется и еще одна колоритная зарисовка: позавидовав красоте одной королевы, две другие королевы-ведьмы обрекли несчастную заживо вариться в кипятке на протяжении пяти лет. Показательно, что когда Ланселот избавил красавицу-королеву от мучений, он одновременно, по просьбе ее подданных, убил страшного дракона, обитавшего под могильной плитой. Матриархат и в данном случае был связан с этим фантастическим животным. Хоть подобные проявления женской жестокости кажутся абсолютно чужеродными в куртуазном рыцарском романе, на самом деле они являются отголоском матриархальных нравов, некогда царивших в кельтском обществе. Не менее кровожадными и пугающими были индийские богини Кали и Дурга. Первая описывалась как украшенная ожерельем из черепов женщина черного цвета. В двух своих руках она держала отрубленные головы, в двух других – меч и жертвенный нож, а свисавший изо рта длинный язык был окрашен кровью ее жертв. Даже согласно свидетельству достаточно поздних памятников, ведьмы могли навести на человека порчу и даже лишить его жизни.
