Три гостевых домика выстроились в ряд по задней стороне большого участка Клоссов. Солнце зашло. Погасили лампы. Ночная тьма медленно заполняла промежутки между домами, пока от них не остались только темные расплывчатые тени.
Сигнализация… он, само собой, знал код отключения.
Тихо открыл дверь. В комнате сильно пахло хлороформом – тем самым хлороформом, что он нашел в рыбарне у Эйнара Валла.
На узкой кровати крепко спал мальчик. Еще бы ему не спать крепко – на лицо наброшен смоченный хлороформом платок. Тяжелый наркотический сон.
Вот и хорошо.
Арон поднял мальчишку и понес к задней стороне участка, где низкий каменный забор отделял территорию от посыпанной гравием и утрамбованной катками дороги.
Перелез забор и вышел на дорогу Чуть подальше, в тени деревьев, стояла его машина. Удерживая одной рукой легкое тельце, открыл багажник и аккуратно положил туда мальчика.
Захлопнул крышку.
Надо возвращаться. Остались двое.
В багажнике уместится еще один. Третьего он положит на заднее сиденье.
Не задохнутся – багажник не герметичный, и ехать недалеко.
Он посмотрел на часы – те самые, что когда-то подарил ему майор Рузаев. Военная модель, с намазанными фосфором светящимися стрелками. Швейцарские. Он с ними не расставался уже почти шестьдесят лет.
Половина двенадцатого.
Через час он сюда вернется. Предстоит последняя встреча с семейством Клосс.
Земля обетованная, 1960-1980
Он регулярно встречается с Милой, хотя она часто выезжает в командировки. Он, конечно, скучает в ее отсутствие, но это знакомство подействовало на него благотворно. Больше никаких срывов. Рядовой сотрудник КГБ. Впрочем, не совсем рядовой – ему выделили белую служебную «Волгу», правда, без водителя, но это его нисколько не задевает. Водители нужны тем, кто пьет, а он после того случая и вовсе не прикасался к спиртному.
После смерти Сталина Советский Союз потихонечку начал открываться. Стали приезжать иностранцы, исчезли с улиц «воронки» и «черные маруси», никто уже не ждал по ночам судьбоносного стука в дверь. Конечно, идет борьба с диссидентами – их выявляют и сажают, но масштабы совершенно несравнимы. Служебный пистолет Арона-Влада уже много лет лежит в кобуре, хотя он его регулярно чистит и смазывает.
Но память никуда не делась. Помнят охотники, помнит дичь, но мало кто об этом говорит. Как говорит русская поговорка, «кто старое помянет, тому глаз вон». В будущий рай на земле люди уже не верят, но никто от этого особенно не огорчается.
Впервые за много лет появилась возможность пожить относительно спокойно, не прислушиваясь к шагам на лестнице.
Осенью шестидесятого года Мила вернулась из командировки совершенно больной. У нее дрожат руки, ее то и дело сотрясает тяжелый сухой кашель, а в глазах застыл страх. Кашель особенно мучителен по ночам, а иногда она просыпается с криком и садится в постели, глядя на Арона расширенными от ужаса глазами.
Он ничего не спрашивает, и Мила ничего не рассказывает – то ли не хочет, то ли не имеет права.
Они поженились в мае 1961 года. Церемония состоялась во Дворце бракосочетаний. Молодая женщина с высоким начесом под Бриджит Бардо попросила их поставить подписи в толстой амбарной книге и обменяться кольцами, после чего сказала со служебным энтузиазмом:
– Крепите семью – первичную ячейку советского общества!
С этого дня они стали жить вместе – в только что отремонтированной двухкомнатной квартире на Петровке.
Сорокалетний Арон никогда не мог представить себя в роли законного мужа, и вот пожалуйста. Посмотрели бы на него мать и Грета!
В 1972 году, после трех выкидышей, тридцативосьмилетняя Мила, наконец, родила девочку. Арона все время не отпускала мысль, не связаны ли эти выкидыши с ее болезнью – накануне родов Мила рассказала ему, что произошло осенью шестидесятого года. Рассказала про братскую могилу в каменной пустыне. Она помогала ее копать.
– Все копали, – сказала она. – Все, кто в живых остался.
– Братская могила? – Арону очень хорошо было знакомо это выражение. – И кто в ней лежит?
– Инженеры. Рабочие. Маршала похоронили отдельно.
– Какого еще маршала?
– Начальника ракетных войск. Маршала Неделина.
И она поведала ему про неудачный запуск ракеты на Байконуре в Казахстане.
– Я была в больнице, в паре километров от полигона, но взрывная волна была очень сильная. Сначала мы подумали, что это ракета ушла в космос, но никуда она не ушла… мы даже не знали. Там такая спешка была – хотели к седьмому ноября успеть. Генералы давили на технарей… ну, ты знаешь, как они умеют… давай-давай, выполняй приказ.
А дальше… кто знает, что там случилось. Кто-то не на ту кнопку нажал или что-то в самой ракете. Короче, двигатель второй ступени сработал раньше времени, а через несколько секунд взорвались топливные баки. Это был ад… погибли все, кто был поблизости. Больше семидесяти человек. И этот маршал. Люди пытались убежать, но застревали в колючке – там же вся площадка в ограждении. Превратились в живые факелы…
Она помолчала, уставившись в окно невидящими глазами.
– Весь медперсонал, конечно, сразу туда – нас заталкивали прямо в пожарные машины. Обгорелые трупы, полно раненых, обожженных… мы работали несколько суток без сна. Нам велели молчать в тряпочку и копать могилу.
Мила замолчала и зашлась в приступе кашля.
Он сел рядом и погладил ее по голове, но она стряхнула его руку:
– Тебе этого не понять… как я могу объяснить этот кошмар? Ты всю жизнь проработал за письменным столом… Ты когда-нибудь видел смерть, Влад?
Арон помолчал.
– Не всю жизнь… – тихо сказал он. – Я не всю жизнь просидел за письменным столом. И смерть я видел. Не раз.
Она посмотрела на него с удивлением и страхом – наверное, в его словах, даже не в словах, а в интонации было что-то пугающее.
Он, конечно, мог бы рассказать Миле многое про свою «черную работу», но выбрал только один эпизод:
– Ты когда-нибудь слышала про Катынь?
– Конечно слышала. – Она грустно улыбнулась. – Только не Катынь, а Хатынь. Белорусская деревня. Немцы уничтожили ее вместе с жителями в сорок третьем.
– Не Хатынь, а Катынь, – упрямо повторил Арон. – И не в сорок третьем, а в сороковом. Я, как и ты, был там в командировке…
И он рассказал ей про расстрел двадцати двух тысяч польских офицеров в лесу под Катынью, стараясь опускать подробности.
Она долго молчала, переваривая. Потом посмотрела на него – очень грустно, но без малейшего осуждения.
