— Не будьте ко мне слишком строги, Ханым Эфенди.
Сострадание, рожденное общей бедой, побудило Гюльбахар наклониться и похлопать невестку по руке.
— Чего ты от меня хочешь? Я не люблю, когда меня покидают, — взволнованно призналась она. — Ты готовишься переехать к своей кузине Зейнеп?
Лейла кивнула. Гюльбахар сделала глубокую затяжку, глядя в потолок, прищурилась и сказала:
— Эта женщина плохо на тебя повлияла. Не зря я не доверяла людям, подобным ей. Все эти причудливые идеи, которые она вбила тебе в голову… Разве раньше ты не была счастлива?
— Не уверена… Я позволила событиям увлечь себя, не задумываясь о том, как могу повлиять на судьбу. Мир меняется. Почему турчанки должны оставаться неизменными?
— Тогда танцуй, дорогая! — с иронией воскликнула Гюльбахар. — Говорят, что у нас скоро будет избирательное право, будто это решение всех проблем. Глупости! Для тебя и меня, моих подруг — допустим… Но вон для тех девочек? — добавила она, указывая на служанок. — Кто их направит? Да что уж там, они будут делать то, что я им скажу. Что касается меня, то, боюсь, будущее может разочаровать, но меня уже не будет на этой земле, да и к лучшему! А теперь иди, малышка! Подозреваю, что ты очень спешишь. Ты живешь в своей эпохе.
Лейла поклонилась и вышла. Она немного успокоилась. В новом обществе Гюльбахар-ханым будет направлять свой корабль наперекор стихиям и останется неутомимым стражем традиций, обреченных на исчезновение. Она будет последней из серайлис[62], укрывшейся в роскошном уединении стамбульского конака, безразличной к эфемерной моде и неистовому миру, который больше никогда не будет императорским.
Помятый чемодан был полон книг и документов. Она не пользовалась им со дня свадьбы. На некоторое время Лейла окунулась в воспоминания, но затем продолжила приводить в порядок вещи, прихватила и школьные документы сына. Селим нашел слова, чтобы успокоить ребенка перед отъездом матери, тогда как Лейла стояла молча, терзаемая мыслью, что может причинить ему боль. В свои двенадцать лет Ахмет принимал многие вещи спокойно.
Лейла нажала на медную кнопку письменного инкрустированного стола, и открылся секретный ящик. Она вытащила письма Ханса. Лейла стала размышлять, где же сможет найти любимого, но кузина подсказала обратиться в департамент исследований музея. Им сообщили, что немецкий ученый уже несколько недель находится в городе.
Лейла развернула последнее письмо, полученное вчера вечером, и пробежалась взглядом по строчкам.
… Любовь моя, если я и не дал о себе знать с момента своего приезда в Стамбул, то только потому, что не желал тебе докучать. Прежде всего мне нужно было прояснить свое будущее. Теперь я знаю, каким может быть мое место в Турции, и судьба моя проясняется с каждым днем. Надеюсь, ты простишь мое долгое молчание. Новость, которую ты мне сообщила, делает меня счастливейшим из мужчин…
Она улыбнулась. Они решили встретиться днем у Зейнеп. От одной этой мысли у нее все сжалось внутри. Не проходило и дня, чтобы она не думала о нем. После развода ее сердце любило свободно, тогда как раньше тень супружеской измены, маска лжи и притворства наносили ей глубокую рану. Она упрекала себя за то, что так долго испытывала чувства Ханса, оценивала жертву, на которую он пойдет, и благодарила его за терпение. Теперь у них было будущее, и она благословляла Всемогущего за Его милости. Доверившись себе, Лейла уходила к любимому мужчине. Свободной женщиной. Совершенно открыто.
Ханс ожидал в гостиной Пера Палас, где жил Берндт Эгер, один из выдающихся членов Немецкого восточного общества, основанной в Берлине ассоциации, задачей которой была пропаганда археологических исследований в странах Востока. Именно это общество финансировало первые раскопки в Хаттуше перед началом Великой войны. Ханс надеялся, что амбициозные планы осуществятся, как только в Лозанне удачно завершатся переговоры.
— Вы как рыба в воде в этой кемалистской Турции, — заметил его собеседник.
Берндт Эгер, в элегантном костюме, с густыми шикарными усами, был воплощением великих времен Германской империи. Он не отказался ни от стоячего воротничка, ни от своих научных интересов.
— Я вырос на этих землях. Чувствую себя здесь как дома, — согласился Ханс, поставив чашку кофе. — Я всегда знал, что мое место именно здесь.
— Поздравляю вас, дорогой друг. В наше время чертовски приятно знать, куда идешь. Будущее Германии кажется мне все более мрачным. Если я правильно понял, мы еще не скоро будем иметь возможность присутствовать на ваших блестящих лекциях?
— Не в ближайшем будущем, — кивнул Ханс, польщенный комплиментом. — Но я планирую наведаться в Берлин, когда будет окончена реставрация хеттских сфинксов.
Эгер затянулся сигарой.
— По моим данным, это произойдет не завтра.
— В нашей работе нужно терпение. Мои турецкие коллеги ждут продвижения проекта. Нам доверили статуи при условии, что мы очень быстро выполним работу. Не стоит давать им понять, что у нас есть более срочные задачи. Нам необходимо их сотрудничество, если мы хотим продолжить исследования на территории этой страны.
— Ну и что ж, подождут! — с легким презрением произнес Эгер.
— Знаете, они довольно обидчивы, — предостерег Ханс. — Но как можно их в этом винить? Только Богу известно, какую выгоду извлекли британцы на раскопках в Египте! Ходили слухи о французах и кхмерских храмах в Камбодже… Не хотелось бы, чтобы репутация Германии была так же запятнана.
— Мне тоже! — воскликнул Эгер. — Убежден, вы сумеете проявить дипломатичность, чтобы сохранить взаимопонимание.
Хансу не нравилась склонность европейцев накладывать лапу на античные сокровища, которые им не принадлежат, и он решил присмотреть за сфинксами, которых на время войны доверили берлинским специалистам. Даже речи быть не могло, чтобы они остались в Германии.
Несмотря на некоторые недомолвки, беседа с Эгером его успокоила. Известность и заслуги Ханса открывали перед ним двери самых уважаемых исследовательских обществ Турции и Германии. Его положение в официальных кабинетах подкреплялось славой героя войны за независимость.
Ханс наслаждался каждым моментом своего неожиданного счастья. Он оставил униформу и носил гражданский костюм. Завернутое в простыню оружие лежало в ящике. Он часами бродил по городу, который долго был закрыт для него, еще бы — за его голову британцы сулили вознаграждение. Ханс бездельничал в кафе, писал лекции или читал газеты, наслаждался славянской атмосферой ресторанов квартала Пера, болтал с рыбаками на берегах Золотого Рога. В Эюпе и Уксюдаре встречался с друзьями, поднимался по Босфору, вдоль которого стояли закрытые на зиму йали. Он испытывал неимоверную радость от морского ветра в волосах. Это было возрождение. Звуки, огоньки, цвета стали ярче и насыщенней. Многим солдатам было сложно обрести равновесие после демобилизации, но он испытывал настоящее счастье от мысли, что исполнил свой долг и теперь свободен.