Все портреты были выдающимися, но особенно притягивала взгляд картина, лучше которой мне еще не доводилось видеть: на ней была изображена маленькая девочка, лет четырех-пяти, в тугом атласном платье с фижмами шириною со стол, которое весьма странно выглядело на такой крошке. Картина называлась «Менины», что означает «Фрейлины». И само собой разумеется, инфанту окружали придворные, среди них монахиня, нарядно одетая карлица и маленький мальчик или, возможно, еще один карлик, поставивший ногу на спину лежащей собаки. А слева живописец со смешными испанскими усами — вероятно, Веласкес изобразил здесь самого себя — стоит перед огромным холстом и смотрит так, будто пишет портрет не маленькой девочки, а зрителя, в частности меня, Дугласа Тимоти Петерсена; иллюзия была настолько полной, что мне захотелось вытянуть шею и посмотреть, как там у него получился мой нос. В зеркале на задней стене отражаются еще две фигуры, должно быть, это родители девочки, Марианна и Филипп IV, тот самый джентльмен с большим подбородком, чей портрет висит на левой от меня стене. И несмотря на то что их изображения нечетки и размыты, похоже, именно королевская чета и есть главная задумка художника; и все они — живописец, маленькая девочка, карлица — смотрят на зрителя настолько пристально, что я даже почувствовал некоторое смущение, поскольку был не в состоянии понять, как одна картина может иметь столько сюжетов: маленькая инфанта, придворные дамы, художник, августейшая чета и я. Картина сбивала с толку, она создавала полную иллюзию, будто стоишь между двумя зеркалами и видишь бесконечные версии себя самого, уходящие в… бесконечность. Безусловно, полотно это отражает «множество мелких событий», и я обязательно приду сюда снова, уже с Алби.
Я вернулся в центральный атриум, по дороге заглядывая в залы для беглого знакомства с шедеврами мирового искусства. И уже собрался было выйти на улицу, чтобы на ступеньках подождать Алби, но тут мне на глаза попался указатель с надписью «Темная живопись», что звучало достаточно интригующе, в духе фильмов ужасов.
158. Франсиско Гойя
Холсты, о которых шла речь, были выставлены в мрачной комнате, в цокольном этаже галереи, — так хранят темные семейные секреты, — и уже с первого взгляда мне стало понятно почему. Здесь были даже не холсты, а фрески, выполненные Франсиско Гойей на стене одного дома, и работы эти явно свидетельствовали о неполадках в психике их автора. На одной ухмыляющаяся женщина занесла нож, готовясь отрезать кому-то голову; на другой — сидевшие на земле гротескные тетки сгрудились вокруг Сатаны, изображенного в виде чудовищного козла. А ниже, в вонючем болоте, два мужика лупили друг друга дубиной по окровавленным головам. Из зыбучих песков торчала голова тонущей собаки с грустными глазами. И даже вполне невинные сюжеты — смеющаяся женщина, два старика над тарелкой с супом, — казалось, были пронизаны страхом, злобой и отчаянием, но худшее ждало меня впереди. В какой-то пещере сумасшедший великан разрывал зубами плоть трупа. Картина называлась «Сатурн, пожирающий своего сына», хотя каннибал этот даже отдаленно не походил на тех прекрасных богов, что я видел во Франции и в Италии. Он выглядел самой настоящей развалиной, тело старое, обвисшее и серое, а во взгляде его ужасных черных глаз сквозила ненависть к самому себе…
У меня вдруг зазвенело в ушах, сдавило грудь, а в душу прокрались страх и тревога, настолько сильные, что я поспешил покинуть зал. Лучше бы мне вообще не видеть эту живопись, лучше бы она осталась на стенах того далекого заброшенного дома! Я не суеверный человек, но было в этих картинах нечто мистическое. У меня оставалось всего десять минут, но я чувствовал, что остро нуждаюсь в противоядии, а потому быстро поднялся наверх, прошел по главному коридору, бросая взгляд то направо, то налево в поисках спокойного места, где можно было бы привести в порядок мысли. Справа находился зал Веласкеса, и я подумал, что мне, возможно, не помешает хоть минуточку посидеть перед картиной с маленькой девочкой, чтобы навести порядок в голове.
Но по сравнению с ранним утром в галерее уже было полным-полно посетителей, и картина оказалась скрыта за спинами туристов. И все-таки я сел и попытался снова собраться с мыслями, прикрыв для этого глаза рукой, а потому не сразу почувствовал, что рядом кто-то есть, но когда поднял голову, то увидел своего собственного сына, который стоял прямо напротив меня и говорил те самые слова, которые мечтает услышать любой отец:
— Боже мой, папа, почему ты не можешь просто оставить меня в покое?
159. Пасео дель Прадо
— Привет, Алби. Это я!
— Папа, я пока еще не слепой.
— Я искал тебя повсюду. Очень рад тебя видеть. Я…
— А где Кейт?
— Алби, Кейт не приедет.
— Не приедет? Она же послала мне сообщение.
— Да, я был рядом.
— А почему она не приедет?
— Ну, Алби, если честно, она и не собиралась приезжать.
— Ничего не понимаю. Она что, напарила меня?
— Нет, она тебя не напарила…
— Выходит, это ты меня напарил?
— Не напарила, а помогла, Кейт помогла. Помогла мне найти тебя.
— Но я вовсе не хотел, чтобы ты меня находил.
— Да, я понимаю. Но твоя мама волнуется, и я думал…
— Если бы я хотел, чтобы ты меня нашел, то сообщил бы, где нахожусь.
— И тем не менее мы очень волновались за тебя, твоя мама и я…
— Но то сообщение, я решил… Я решил, что Кейт беременна!
— Да, у тебя вполне могло создаться такое впечатление…
— Я решил, что стану отцом!
— Да, сообщение содержало определенные намеки. Мне очень жаль.
— А ты хоть представляешь себе, что я при этом чувствовал?
— Собственно говоря, имею некоторое представление.
— Мне всего семнадцать! Я едва не рехнулся!
— Да, я понимаю, что это стало для тебя потрясением.
— Твоя идея?
— Нет!
— Тогда, скажи, папа, кто замутил всю эту подлянку?
— Эй, Алби, прекрати сейчас же! — (На нас уже начали оборачиваться, а музейный смотритель явно насторожился.) — Может, стоит пойти куда-нибудь еще?..
Похоже, Алби тоже об этом подумал, он оторвался от меня и, набычившись, припустил к выходу навстречу потоку туристов, внезапно заполонивших атриум. Я поспешил за ним, то и дело бросая «scusi»[61]«por favor»[62], пока мы наконец не оказались на улице, с ее удушающей жарой и нестерпимо ярким светом, и, спустившись по лестнице, не направились в сторону широкой аллеи рядом с музеем.
— Мне будет гораздо легче все объяснить, если мы сможем где-нибудь сесть.
